Отвоёванная весна

- Нет, нет, я все расскажу. Все... Нас подвели к краю обрыва. Велели раздеться. Чуть в стороне от меня стояла группа людей, пришедших до нас. Одна женщина уже разделась, а маленькая девочка запуталась в своих пуговках. Фашисты вскинули автоматы. «Подождите! - закричала девочка. - Я умру вместе с мамой!» Она рванула застежки, подбежала к матери и обняла ее. Так, обнявшись, они упали в овраг... Не помню, что произошло со мной. Я видела дула автоматов, направленные на меня, но или сама на какую-то долю секунды раньше залпа упала с обрыва, или они промахнулись... Не знаю... Пришла в себя уже ночью. Темно. Тихо. Лежу на чем-то липком, скользком. Вокруг такой приторный сладковатый запах. И вдруг неподалеку жалобный детский голос: «Мама! Мама!»

Сразу все вспомнилось: коридор, собаки, овраг. И эта девочка, обнявшая мать. Я поползла на крик, поползла по мертвецам, по крови. Хотелось одного: в этой громадной страшной могиле увидеть живого человека. Но когда Вася схватил меня за руку, я невольно вскрикнула. А Вася прижался ко мне и шепчет: «Молчи, мама. Молчи. Они опять придут. Уйдем отсюда скорей...» Не знаю, как выбрались мы из этой могилы, как не наткнулись на патрулей. Видно - судьба... Я постучалась в первую хату. Открыла старушка. Она все поняла. Вымыла нас в кухне. Уложила на чердаке. А через два дня Кухаренко вывел нас из Киева... Вот и все... С тех пор Вася зовет меня мамой. Я не знаю, кто он и где его мать. Боюсь спрашивать. Пусть будет так. Теперь он мой сын. Мой единственный родной, любимый мальчик...

- Не береди себя, голубка, не береди, - обняв ее, ласково говорит хозяйка. - Ну ложись, ложись, отдохни. Умаялась небось...

Галя послушно ложится рядом с малышом.

- Так живет Киев, - чуть помолчав, говорит Кухаренко. - Сплошной ад. И не только казни. Фашисты хотят сломить киевлян голодом. Ни хлеба, ни воды, ни крупинки соли - одна кровь.

- И все же наш Киев живет, борется, не сдается! - взволнованно говорит старый учитель. Он стоит перед нами, гордо подняв свою седую голову. - Не сдается!.. Гремят взрывы в домах, занятых фашистами, бесследно исчезают их патрули, рвутся машины на пригородных дорогах, летят под откос эшелоны... Вы скажете, это делает горсточка подпольщиков? Неправда! Слушайте, что пишется в листовке:

О, Киев! Пускай на твоих перекрестках

С винтовкой в руках нам придется упасть,

Но камни родные не будут нам жестки -

Жила б только наша Советская власть!

Это клятва тысяч и тысяч киевлян. Каждый из них борется по-своему - как может и как умеет. Ломает станки в мастерских, сыплет песок в буксы вагонов, режет покрышки автомобилей, расклеивает листовки, саботирует все их мероприятия. И фашисты уже видят свое бессилие. Они откровенно расписываются в нем... Сейчас я докажу вам это их собственными документами... Дайте нож...

Он хочет еще что-то сказать, но кашляет и отходит в сторону. Кашель глухой, идущий из глубины груди.

- Туберкулез? - с участием спрашивает Пашкович.

- Не думаю, - отвечает учитель, вспарывая ножом козырек своей фуражки. - Видите ли, в одно прекрасное утро меня с сотнями киевлян погнали на восстановление разрушенного моста через Днепр. Не сговариваясь, мы решили: «Не для того взрывали, чтобы восстанавливать для вас»... Ну, надсмотрщику не поправилось вполне естественное для старого учителя отсутствие сноровки носить тяжелые бревна - он приказал избить меня. В итоге вот это, - и старик касается рукой груди.

- Но это всего лишь частный случай, - продолжает учитель. Он уже вспорол козырек и вытаскивает из него тонкие листочки папиросной бумаги. - Я о другом - о большом и общем. Вы слышали слова Эриха Коха? Он говорит о том, что гитлеровцы встретились на нашей земле с особой породой людей. Для советского человека, говорит он, смерть сама по себе не страшна. Только массовыми чудовищными казнями надеются они сломить нашу волю к сопротивлению... Ну так вот я и хочу показать вам, как дошли, они до этого заключения и как рушатся их надежды. - Учитель развертывает первый листок папиросной бумаги и протягивает его Пашковичу.

- Перевод подлинного приказа рейхсминистра Розенберга. За точность перевода ручаюсь. Прошу прочитать вслух, для краткости - лишь то, что подчеркнуто.

Пашкович читает:

- «На основании §8 указа фюрера об управлении новозанятыми восточными областями от 17 июля 1941 года я приказываю:

Все жители занятых восточных областей в возрасте от 18 до 45 лет подлежат общественной трудовой повинности... Противодействие этому распоряжению и созданным для его проведения предписаниям карается каторжными работами или тюрьмой.