Отвоёванная весна

Рева нагибается над кучкой наломанных веток. Тонкой струйкой вьется серый дымок. Уже язычки пламени бегут по подсохшим ветвям. Огонь разгорается все ярче, и вокруг разносится запах горящей влажной хвои.

- Кто костер разжег? А ну, быстро туши! - гремит рядом голос Феденко. - Ты, Рева? Что это тебе? Табор? Тракторная бригада?

- Ни, якой табор, - спокойно отвечает Рева. - Це забота о человеке, товарищ Феденко.

Пожалуй, прав Рева: надо дать людям погреться, просушить одежду.

- Товарищ капитан, костер разожгли с моего разрешения, - замечаю я.

- Вы разве не спите? - и Феденко быстро подходит ко мне. - От комбата начхоз Козеницкий пришел с колхозниками. Ждут вас на заставе. Наши в Березани.

Выхожу на опушку.

- Откуда, хозяева? - спрашиваю двух мужчин, что сидят с Козеницким.

Чуть поодаль на старом пне примостилась закутанная в платок молодая женщина.

- Были хозяева, а теперь не знаем, кем будем, - отвечает тот, который помоложе.

Ни одна морщина не бороздит его смуглое продолговатое лицо, обрамленное молодой бородкой, - он явно только что начал отращивать ее, но взгляд серых глаз не по возрасту суров.

Меня настораживает этот ответ. Кто он? Почему не в армии? Что помешало эвакуироваться? Можем ли мы вручить ему судьбу наших раненых?

Второй мужчина значительно старше: ему, пожалуй, уже давно перевалило за пятьдесят. В руках большая связка веревок.

- Это зачем, отец? - недоумеваю я.

- Как зачем? - и в глазах чуть хитроватая улыбка. - Спросят, неровен час, - куда идешь? Попробуй-ка с пустыми руками ответ держать. А вот соломки прихватим вязку-другую - оно вроде и поспокойнее.

- Ой, деда, много же тебе придется соломы перетаскать! - неожиданно вырывается у молодой женщины, сидящей на пне, и в голосе ее столько непосредственной искренности и добродушной иронии, что невозможно удержаться от улыбки.

- Товарищ комбат приказал мне остаться здесь, - доверительно докладывает Козеницкий.

Значит, комбат уже говорил с ними, проверил их.

- Толково приказано, - рассудительно замечает старик. - Они, видать, с опытом, - и он кивает головой в сторону Козеницкого. - А по теперешнему положению такие нам вот как нужны. Прямо сказать - до зарезу.

Он, видно, наблюдателен, этот старик: Козеницкий действительно подпольщик гражданской войны.

Договариваемся, что сегодня же ночью они распределят наших раненых по верным людям из окрестных сел.

- Только с медицинским персоналом у нас небогато: в армию все ушли, - замечает мужчина с бородкой.

- Оставим вам медсестру, Наташу Строгову, - и я показываю на стоящую поодаль нашу общую любимицу Наталку. - Не смотрите, что молода: лучшая в санбате, в боях проверена.

- Вот и хорошо, - радостно подхватывает женщина, сидящая на пне. - Будешь у меня жить, Наташа. За материну племянницу. Вместе фашистов бить будем.

- Погодите, погодите, товарищи. Видать, вы уже успели своим подпольем обзавестись? - спрашиваю в лоб.

Старик отвечает не сразу. Неторопливо разбирая связку веревок, медленно говорит:

- Как тебе сказать... Суди сам. Десять с лишним лет в нашем колхозе партийная ячейка работала. Корнями народ с Коммунистической партией сросся. Не оторвешь нас от нее…

- Что же надумали?

- Как все, так и мы... Когда Гитлер еще к Киеву подходил, в нашей ячейке людей собирали и рассказывали, что народ на Правобережье делает под фашистами. Думаю, не отстанем от других: слово партии и для нас закон...

- Не знаешь, где фронт, отец?

- Фронт? - помрачнев, переспрашивает он. - Фронта близко нет, сынок. Люди говорят, две недели назад наши Полтаву отдали.

Как тяжелые камни падают его слова: вот уже два дня мы слышим одно и то же. Значит - правда...

- Ну, спасибо за помощь. Помните, оставляем вам самое дорогое, - и мы крепко жмем друг другу руки.

Возвращаюсь в лагерь. Костер уже пылает. Вокруг него бойцы, командиры, политруки. Заметив меня, вскакивают, привычным жестом оправляя шинели. Будто не было тяжелых боев, ночного перехода через болото, нестройной толпы, входившей в лес... Нет, они все те же - старые боевые друзья кадровики!

Сержант Ларионов стоит у костра и осторожно держит небольшую серую книжечку.

- Что это ты делаешь, Ларионов?

- Сушу комсомольский билет, товарищ комиссар. - В голосе сержанта смущение и досада. - Вот башку спас, а билет не сберег, дурья голова...

Отвожу Реву в сторону, садимся на поваленное дерево.

- Павел Федорович, Козеницкий остается с ранеными... Может, примешь его хозяйство? - предлагаю я.

- Начхозом быть?.. Ни! - решительно заявляет Рева. - Хозяйствовать и после войны успею... Ни, ни! - упрямо повторяет он. - Слухай, комиссар, - и Рева, волнуясь, начинает рассказывать свою биографию.

Вначале мне кажется - она ничего общего не имеет с темой нашего разговора, тем более, что основное мне уже известно.

...Рос Рева с раннего детства без родителей. Стал инженером. МТС, в которой работал, держала первое место в Днепропетровской области. Перед войной он уже депутат областного Совета трудящихся...

Капитан нервно потирает ладонью высокий лоб, потом, помолчав, продолжает, и только тут я начинаю понимать его мысль.