Отвоёванная весна

Только что смолкли последние слова Гутаревой, как к столу потянулись люди.

- Записывайте, товарищи... Меня запишите. Меня.

К столу подходит странного вида мужчина: командирская шинель, одна нога в сапоге, вторая в онуче и лапте. Тяжело опираясь на палку, он обращается к народу:

- Товарищи! Вы подобрали меня на поле боя. Вы залечили мои раны. Вы спасли меня от карателей. Спасибо вам за все... Я еще хожу с трудом, но больше не могу ждать. Иду в строй...

Он вытягивается во фронт и четко, по-военному, представляется:

- Старший лейтенант Казимир Будзиловский, начальник штаба зенитного полка.

Его сменяет седобородый старик, который смотрел газету.

- Это Павлюченко, помощник Тишина, - кто-то шепчет мне.

Старик говорит, что ему перевалило за шестьдесят, но не таковский он человек, чтобы доживать свой век на печи... Да, он стал помощником старосты. А почему? Потому что хотел послужить народу: спасти колхозное добро, отвести беду от села. Сегодня он понял, что может сделать больше. Он просит - нет, не просит, он требует, чтобы его приняли в отряд.

Начинаю уговаривать старика помолчать - после собрания подробно поговорим с ним, но Павлюченко, очевидно, расценивает это как недоверие и с обидой в голосе заявляет:

- Вы что же, товарищи партизаны, полагаете, раз меня назначили помощником старосты, так уж я и тварь нестоющая?.. Пусть сам народ скажет, достоин я пролить кровь за Советскую власть или не достоин?

Гул одобрения несется по классу.

Выхожу со стариком в коридор. Сразу принять его в отряд не решаюсь - все же он помощник Тишина - и посылаю в Буду: пусть разведает, что делается в этом городе, и доложит нам. Мы сличим его показания с донесениями наших разведчиков и решим, как поступить дальше.

- Раз такое дело, товарищ командир, я сейчас же в Буду слетаю, - и старик идет запрягать лошадей.

Едва успевает уйти Павлюченко, как подходят ко мне двое молодых мужчин. Один из них небольшого роста, худощавый, в коротком полушубке, второй чуть повыше, с рыжеватой бородкой. Рекомендуются Кочетковым и Петраковым.

У них уже собрана группа, есть оружие и патроны. Они просят принять их в отряд.

Отправляю их к Бородавко.

Неожиданно на улице раздается лошадиный топот.

Кто это? Если полиция или фашисты, наши дозорные у околицы подняли бы тревогу...

Выхожу. У крыльца стоит высокая сильная лошадь, запряженная в добротные розвальни. Заметив нас, возница, сняв шапку, низко кланяется.

- Примите, товарищи партизаны, Машку. Добрая кобыла.

Оказывается, эта Машка еще недавно ходила в пулеметной тачанке. Ее подобрал колхозник Марчевский и сейчас передает нам...

- Товарищ комиссар! Из села идут вооруженные люди. Прямо к нам.

Это докладывает боец, стоящий на посту. И почти тотчас же из темноты вырастает Пашкович.

Странный, необычный вид у Николая. Он подходит ко мне, словно на параде, медлительно-торжественной походкой.

- Принимай людей, товарищ комиссар, - говорит он.

Несколько мгновений Пашкович стоит неподвижно. Его серые холодные глаза теплеют, Николай кладет мне руки на плечи и почему-то тихо, почти шепотом, говорит:

- Иванченков пришел... Пятнадцать кадровых вояк... Ты понимаешь, что это значит?

Они уже подходят к школе. Идут попарно, с винтовками, автоматами, пулеметами, патронными ящиками. Впереди шагает высокий, сутулый Иванченков.

Он стоит передо мной. Так же, как Пашковича, его захватила торжественность минуты. Штатский человек, он не знает, что ему делать - то ли по-военному рапортовать, то ли попросту крепко пожать руку. В глазах этого большого, такого сильного человека почти детская растерянность.

Мы крепко обнимаемся. Раздается громкое «ура». Оно гремит в рядах пришедших людей. Ему вторят мои товарищи, выбежавшие из школы, колхозники, запрудившие улицу.

- Товарищ комиссар, можно вас на два слова? - раздается рядом тихий женский голос.

Передо мной незнакомая женщина. Вопросительно смотрю на нее.

- Я связная от Трубчевского райкома партии, от товарища Бондаренко, - говорит женщина. - Была на собрании... Товарищ Бондаренко просит вас повидаться с ним.

- Как же вы нашли нас? - вырывается у меня.

Женщина молча улыбается. Говорю ей: согласен, жду указания места и времени. Женщина жмет мне руку и исчезает в темноте...

Глухая ночь. Я медленно иду по улице.

Наши уже давно разбрелись по хатам - их наперебой приглашали хозяйки - и все же то здесь, то там слышатся веселые возбужденные голоса. Рядом с Бородавко стоят два пожилых колхозника и горячо убеждают его принять их в отряд. Рева, окруженный женщинами, толкует с ними о выпечке хлеба. Посреди улицы молча проходят пятеро вооруженных. Во главе их - Кочетков. Тихо беседуют у калитки Муся с Буровихиным. Где-то далеко, на окраине села, звенит песня...

Неужели это та самая Красная Слобода - молчаливая, словно вымершая, которую я видел всего лишь месяц назад?