Отвоёванная весна

Смотрю на карту и всюду вижу живых людей, грозно растущую народную силу.

Из Герасимовки сообщает старик Струков, что у него есть «добрые солдаты на примете». В Челюскине «встала в ружье» группа Ивана Ивановича Шитова. Не сегодня-завтра к нам придет Иванченков со своими хлопцами. И везде чувствуется уверенная, направляющая рука подпольных партийных комитетов: товарищ Черняков в Смилиже незаметно руководит самоотверженной работой старосты, товарищ Егорин в Челюскине держит связь с Кривенко, Сень идет сейчас в Хинельский лес собирать отряд, организовывать райком. И уже кажется мне, рождаются и шумят в Брянском лесу первые весенние ручейки. Скоро они сольются в единый могучий поток, и он смоет с брянской земли всю нечисть, что сегодня поганит ее...

- Комиссар, гляди! - кричит Богатырь, отошедший далеко от нас.

На снегу у его ног отчетливо виден свежий медвежий след. Медведь прошел здесь недавно, всего лишь несколько часов назад.

Нетерпеливый Рева, конечно, готов идти по следу. Он уже мечтает о том, как освежует медведя, какими вкусными окороками угостит нас, какие теплые унты сошьет для всего командирского совета.

Павел все еще мечтает, а Богатырь уже быстро идет по следу. Рева бросается за ним, но Захар ушел далеко, и Павлу не догнать его.

Я вижу, как мелькает среди деревьев фигура Богатыря. Неожиданно он останавливается и поднимает что-то с земли. Потом поворачивается и быстро бежит к нам.

- Смотрите! - срывающимся от волнения голосом говорит он. - Смотрите, что нашел. Самое важное, самое нужное, дороже чего на всем свете не сыщешь!

Богатырь протягивает мне газету «Правда» от 7 ноября. На первой странице крупным шрифтом напечатано:

«Доклад товарища И. В. Сталина на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями г. Москвы б ноября 1941 года».

- С самолета, наверное, сбросили! - кричит Рева. - Читай, Захар! Читай!..

Мне трудно передать чувства, какие мы тогда пережили.

С нами говорила Родина. Теперь, когда в наших руках был номер «Правды», мы еще глубже ощутили тесную неразрывную связь с родной землей. Казалось, мы сами присутствуем на торжественном заседании в Москве, видим руководителей партии и правительства. С нами говорит сама партия. Это она нас зовет к борьбе и победе. От этого сердце наполнилось еще большей решимостью, непоколебимой стала вера в то, что мы победим.

Лишь только кончилось чтение доклада, раздалось громкое «ура». Потом мы опять и опять перечитываем доклад. Каждый хочет в своих руках подержать газету, собственными глазами увидеть каждую строку...

- Товарищи! Сейчас же, не медля ни минуты, расскажем обо всем народу!

Не помню, кто первый говорит это вслух - может быть, я, а может быть, Рева или Богатырь, - но эта мысль рождается у нас одновременно.

Мы пойдем в Красную Слободу. Да, именно в Красную Слободу. И не только потому, что на сегодняшний вечер там назначено собрание, и в Слободе нас ждут Бородавко и Пашкович. Мы пойдем туда потому, что там злобствует Тишин, потому, что там страхом смерти, пожара, разорения скована воля людей - и, быть может, именно слобожанам в первую очередь надо принести слова, полные уверенности в победе.

В сумерки подходим к Красной Слободе. Ее главная улица вытянулась вдоль привольных заливных лугов реки Неруссы. С противоположной северной стороны к ней вплотную подходит Брянский лес. Глухие лесные проселки соединяют эту деревню со Смилижем и Чернью. На другом берегу Неруссы расположилось большое село Денисовка. А вокруг на десятки километров - темный густой болотистый лес.

Не впервые я в Красной Слободе. Помню, это было примерно месяц назад. Мы с Ревой вошли в Слободу ранним утром. Почти одновременно в село с противоположной стороны въехали фашистские машины. Уходить было поздно, и мы спрятались на чердаке недостроенного домика. Оттуда смотрели сквозь щель, что делается в Слободе, прислушивались к выстрелам, гортанным выкрикам.

Колеса машин, буксуя в грязи, как жернова размалывали мокрую землю, обрызгивая грязью стены аккуратных домиков. Из кузовов выскакивали фашистские солдаты и разбегались по хатам. Оттуда неслась истерическая немецкая ругань, злые отрывистые слова.

А по улице, воя моторами, шли все новые и новые грузовики.

Потом фашисты начали грузить в машины туши только что убитых коров, птицу, сало, теплую одежду. И – странно - за весь день мы не видели на улице ни одного колхозника, не услышали ни единого русского слова: все молча сидели по хатам. Только староста Тишин вылез наружу. Он стоял поодаль, гладил рукой широкую бороду и следил, как солдаты грузили на машины колхозное добро.