Овод

The anonymous writer, after expounding, with great eloquence and fervour, the doctrine of peace on earth and good will towards men, of which the new Pontiff was the evangelist, concluded by challenging the Gadfly to prove a single one of his assertions, and solemnly appealing to the public not to believe a contemptible slanderer.	Анонимный автор начинал с горячего и красноречивого изложения доктрины "на земле мир и в человеках благоволение", провозвестником которой был новый папа, требовал от Овода, чтобы тот подкрепил доказательствами хотя бы один из своих поклепов, и под конец заклинал читателей не верить презренному клеветнику.
Both the cogency of the article as a bit of special pleading and its merit as a literary composition were sufficiently far above the average to attract much attention in the town, especially as not even the editor of the newspaper could guess the author's identity.	По убедительности приводимых доводов и по своим литературным достоинствам "Ответ" был намного выше обычного уровня газетных статей, и им заинтересовался весь город, тем более что даже редактор "Церковнослужителя" не знал, кто скрывается под псевдонимом "Сын церкви".
The article was soon reprinted separately in pamphlet form; and the "anonymous defender" was discussed in every coffee-shop in Florence.	Статья вскоре вышла отдельной брошюрой, и об анонимном защитнике Монтанелли заговорили во всех кофейнях Флоренции.
The Gadfly responded with a violent attack on the new Pontificate and all its supporters, especially on Montanelli, who, he cautiously hinted, had probably consented to the panegyric on himself.	Овод, в свою очередь, разразился яростными нападками на нового папу и его приспешников, а в особенности на Монтанелли, осторожно намекнув, что газетный панегирик был, по всей вероятности, им же и инспирирован.
To this the anonymous defender again replied in the Churchman with an indignant denial.	Анонимный защитник ответил на это негодующим протестом.
During the rest of Montanelli's stay the controversy raging between the two writers occupied more of the public attention than did even the famous preacher himself.	Полемика между двумя авторами не прекращалась все время, пока Монтанелли жил во Флоренции, и публика уделяла ей больше внимания, чем самому проповеднику.
Some members of the liberal party ventured to remonstrate with the Gadfly about the unnecessary malice of his tone towards Montanelli; but they did not get much satisfaction out of him.	Некоторые из членов либеральной партии пытались доказать Оводу всю неуместность его злобного тона по адресу Монтанелли, но ничего этим не добились.
He only smiled affably and answered with a languid little stammer:	Слушая их, он только любезно улыбался и отвечал, чуть заикаясь:
"R-really, gentlemen, you are rather unfair.	- П-поистине, господа, вы не совсем добросовестны.
I expressly stipulated, when I gave in to Signora Bolla, that I should be allowed a l-l-little chuckle all to myself now.	Делая уступку синьоре Болле, я специально выговорил себе п-право посмеяться в свое удовольствие, когда приедет М-монтанелли.
It is so nominated in the bond!"	Таков был уговор.
At the end of October Montanelli returned to his see in the Romagna, and, before leaving Florence, preached a farewell sermon in which he spoke of the controversy, gently deprecating the vehemence of both writers and begging his unknown defender to set an example of tolerance by closing a useless and unseemly war of words.	В конце октября Монтанелли выехал к себе в епархию. Перед отъездом в прощальной проповеди он коснулся нашумевшей полемики, выразил сожаление по поводу излишней горячности обоих авторов и просил своего неизвестного защитника стать примером, заслуживающим подражания, то есть первым прекратить эту бессмысленную и недостойную словесную войну.