Овод

The Gadfly moved a step forward and stopped.	Овод сделал шаг вперед и остановился.
Oh, it was hard!	Как тяжело!
All these outsiders--these pilgrims and mountaineers--could go up and speak to him, and he would lay his hand on their children's hair. Perhaps he would say "Carino" to that peasant boy, as he used to say—	Все эти чужие люди - паломники, горцы - могут подходить к нему и говорить с ним... Он коснется рукой детей... Может быть, назовет этого крестьянского мальчика carino, как называл когда-то...
The Gadfly sank down again on the step, turning away that he might not see.	Овод снова опустился на ступеньки и отвернулся, чтобы не видеть всего этого.
If only he could shrink into some corner and stop his ears to shut out the sound!	Если бы можно было забиться куда-нибудь в угол, заткнуть уши и ничего не слышать!
Indeed, it was more than any man should have to bear--to be so close, so close that he could have put out his arm and touched the dear hand.	Это свыше человеческих сил... быть так близко, так близко от него, что только протяни руку - и дотронешься ею до любимой руки...
"Will you not come under shelter, my friend?" the soft voice said. "I am afraid you are chilled."	- Не зайдете ли вы погреться, друг мой? -проговорил мягкий голос. - Вы, должно быть, продрогли.
The Gadfly's heart stood still.	Сердце Овода перестало биться.
For a moment he was conscious of nothing but the sickening pressure of the blood that seemed as if it would tear his breast asunder; then it rushed back, tingling and burning through all his body, and he looked up.	С минуту он ничего не чувствовал, кроме тяжкого гула крови, которая, казалось, разорвет ему сейчас грудь; потом она отхлынула и щекочущей горячей волной разлилась по всему телу.
The grave, deep eyes above him grew suddenly tender with divine compassion at the sight of his face.	Он поднял голову, и при виде его лица глубокий взгляд человека, стоявшего над ним, стал еще глубже, еще добрее.
"Stand bark a little, friends," Montanelli said, turning to the crowd; "I want to speak to him."	- Отойдите немного, друзья, - сказал Монтанелли, обращаясь к толпе, - я хочу поговорить с ним.
The people fell slowly back, whispering to each other, and the Gadfly, sitting motionless, with teeth clenched and eyes on the ground, felt the gentle touch of Montanelli's hand upon his shoulder.	Паломники медленно отступили, перешептываясь друг с другом, и Овод, сидевший неподвижно, сжав губы и опустив глаза, почувствовал легкое прикосновение руки Монтанелли.
"You have had some great trouble.	- У вас большое горе?
Can I do anything to help you?"	Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?
The Gadfly shook his head in silence.	Овод молча покачал головой.
"Are you a pilgrim?"	- Вы паломник?
"I am a miserable sinner."	- Я несчастный грешник.
The accidental similarity of Montanelli's question to the password came like a chance straw, that the Gadfly, in his desperation, caught at, answering automatically.	Случайное совпадение вопроса Монтанелли с паролем оказалось спасительной соломинкой, за которую Овод ухватился в отчаянии. Он ответил машинально.
He had begun to tremble under the soft pressure of the hand that seemed to burn upon his shoulder.	Мягкое прикосновение руки кардинала жгло ему плечо, и дрожь охватила его тело.
The Cardinal bent down closer to him.	Кардинал еще ниже наклонился над ним.