Озеро Туманов

— Кто бы об этом ни договорился, он оказал мне услугу, — сказала Аргантель. – Поднимайся на борт, человек, как бы тебя ни звали. Впрочем, ты можешь трижды назвать мне свое имя, это еще никому не вредило, кроме самых плохих и злых, но ты не таков.

— Я Фома Мэлори, — сказал молодой человек, — из Уорвикшира.

— А я Евстафий Алербах, — ответила корриган. – Впрочем, мое голландское имя не должно смущать тебя, потому что в душе я истинный англичанин.

— Мне все равно, кто ты, — ответил Фома, ступая на палубу, — если твой корабль увезет меня из Кале. Я хочу, чтобы между этим городом и мной лежала вода, и этого же хочет мой крестный граф Уорвик.

Он сам не понимал, почему говорит все это капитану, но, должно быть, на то имелась какая–то веская причина.

— Все будет по твоему желанию, — сказала Аргантель. – И мы нынче же поднимаем паруса. – Она повернулась к Евстафию, который стоял рядом и молча наблюдал за происходящим. – Солдат! Ты можешь распорядиться, чтобы кто–нибудь поднял паруса? Я хочу снова услышать, как вода бурлит за кормой! У меня от этого вся кровь вскипает и хочется танцевать!

И она, подняв руки, пустилась в пляс, а Евстафий Алербах коснулся руки Фомы и сказал негромко:

— Я Евстафий Алербах, мой господин. Вы пассажир? Капитан говорил о вас. И если вы пришли на мой корабль окончательно и не хотите сойти на берег за какими–нибудь вашими вещами, то прошу за мной. Я устрою вас где–нибудь под навесом и попробую погрузить в глубокий сон, чтобы вы не замечали ничего странного, что происходит на этом корабле.

Фома сказал:

— Как вам будет угодно. Гранд мерси.

А сам подумал, что плохо понимает голландский язык, если только с ним разговаривали по–голландски. Но, возможно, это было наречие «ойль», а оно, как знал Фома, довольно сложное и отчасти гнусавое, в то время как родной язык Фомы был, скорее, шепелявым.

— Шепелявому трудно изъясняться с гнусавым, — сказал Фома, вообще перестав понимать, о чем идет речь и где заканчиваются границы вежливости.

Однако Алербах ничуть не удивился:

— Вы на редкость проницательны, мой господин.

Фома устроился в небольшой каморке и мгновенно погрузился в сон. Он не слышал, как приходил слуга с меняющимся лицом, и не видел, как этот слуга на него смотрит, превращаясь последовательно из черного мавра в рыжего йоркширца, из косматого пикта в лысого пикардийца и наконец из мужчины в женщину. Не заметил он и появления Аргантель, а между тем корриган долго рассматривала его и о чем–то думала, а затем попросту о нем забыла. И Евстафий Алербах был этому весьма рад.

Корабль тихо скользил сквозь туманы, и земные ветры не затрагивали его, когда налетала буря, а сквозь доски палубы можно было смотреть в трюм, где свободные от вахты матросы играли в кости и устраивали крысиные бои, и ниже трюма, в воду, где обитали таинственные существа со светящимися носами и слепыми глазами.

— Больше всего меня занимают их руки, — сказала как–то Аргантель. – У одних вместо рук – нежные, чувствительные бока, похожие на ленты, у других – жесткие щупальца с лишними пальцами, которые могут сосать кровь, у кого–то руки жесткие, как кузнечные клещи, а бывают и такие, у кого одна рука на спине и эта рука служит им вместо руля… Этим они отличаются от людей, у которых вместо руля – голова, и от корриганов, потому что наш руль – это наше сердце. И оно вовсе не слепо, Евстафий, как ты постоянно думаешь, о нет, оно очень хорошо умеет видеть! И на носу у меня тоже горит свет, — прибавила корриган, дотрагиваясь пальцем до кончика своего носа.

Эта игра так понравилась ей, что она сидела возле спящего Фомы и трогала свой нос, и теребила его, и щипала, так что в конце концов он сделался совершенно красным и как будто светящимся.

Наконец Алербах сказал:

— Довольно, Аргантель. Я верю тебе.

И увел ее на палубу – проветривать нос.

* * *

Эсперанс остановился возле человека, мирно спавшего на берегу. Человек этот не был похож на жертву кораблекрушения – его одежда не была мокрой, а сам он вовсе не выглядел несчастным. Волны тихо подбегали к нему и смиренно отступали, не смея коснуться его руки, откинутой в сторону, — видит Бог, человек этот спал разметавшись, как тот, кому ничего не грозит даже во сне. Потому что те, кого преследуют, сжимаются в комок, продолжал раздумывать над незнакомцем Эсперанс.

Он поднял голову и посмотрел на море, где не оказалось ни одного корабля, затем опустил голову и посмотрел на сушу, где не обнаружил ни одного следа, оставленного человеческой ногой.

— Следовательно, он упал с неба, — сказал себе Эсперанс, — однако это тоже невозможно, во–первых, потому что он несомненный человек, а люди лишены возможности падать с неба, а во–вторых, потому что на его теле не замечается никаких следов падения.

Он наклонился над незнакомцем, отвел волосы с его лица и вдруг отпрянул:

— Да я же знаю его! – сказал себе Эсперанс. – Это тот норманн, Фома Мэлори! Но как он здесь очутился и что позабыл в Керморване – вот серьезный вопрос, которым следовало бы озаботиться.