Ожидание

На вечерних кострах Кейт уже многих узнавала – молодежь, как они сами, люди постарше, чьи лица рассказывают о прожитой жизни, погоде и работе. Вечером за чаем и виски эти пожилые давали волю языкам. Они говорили об ушедшем в прошлое огораживании общинных земель, об альменде, о старой «дикой» Британии, о растущем пренебрежении к статусу кво в земельных вопросах. Кейт думала о том, что может прикоснуться к этой ушедшей жизни в ясную летнюю ночь.

А потом они танцевали.

Как-то ночью, темной, безлунной ночью, когда воздух был теплым как парное молоко, Кейт потеряла Люси. Она бродила вокруг часами в поисках подруги, чувствуя, как накатывает паника. И только когда начало светать, она увидела ее снова. Та сидела в кругу молодых людей, обнаженная до пояса, и ее соски были окрашены предрассветным золотом.

Люси протянула руки к Кейт, и Кейт скользнула в ее объятия. Переполненная любовью, облегчением, желанием, она склонила голову к золотистому соску Люси и лизнула его. У него был металлический привкус соли и земли.

Вскоре после этого они продолжили в фургончике. Светало, солнечные лучи проникали в окно. Кейт скользнула пальцами в манящее тепло Люси, не встречая сопротивления. Она смотрела, как Люси, полузакрыв глаза, выгибалась под ней. На внутренней стороне бедра Люси Кейт увидела татуировку – филигранного паука, плетущего паутину, и поцеловала его. Она дрожала от желания – чтобы кончить, ей не потребовалось даже прикосновение.

Кейт

Утро было в самом разгаре, но Том еще спал. Кейт сидела за кухонным столом, а рядом с ней лежал пакетик с таблетками. Дождь монотонно стучал в окно.

«Давай, Кейт, пресеки это в зародыше».

Как будто это было так просто.

И однажды утром она пошла к врачу, как и предлагала ей Ханна. Она оказалась милой и доброй, много расспрашивала Кейт о еде, сне, либидо, об отношениях с сыном. Она спросила, как ребенок появился на свет, Кейт рассказала.

– Кесарево сечение.

– Для вас это было тяжело?

Кейт подумала о страхе, который она испытала за ребенка, за себя. Смятение. Ножи и онемение, запах горелой плоти.

– Да. Думаю, нелегко.

Доктор спросила, хочется ей причинить боль себе, сыну.

– Нет, вовсе нет, – ответила Кейт.

Врач сказала, что да, по ее мнению, у Кейт была депрессия. Она озвучила два варианта: работа с психотерапевтом (долгий лист ожидания) или антидепрессанты. Если она будет принимать таблетки, ей придется отлучать Тома от груди. Врач спросила, принимала ли Кейт антидепрессанты раньше.

– Да, – сказала Кейт, – прозак. В университете.

– Тогда, может быть, с него и начнем, – предложила врач.

Кейт положила таблетки на стол, подвинула к себе ноутбук и стала читать про грудное вскармливание и антидепрессанты. Выяснила, что ребенок обычно получает меньше десяти процентов от дозы лекарства в крови матери. Что все равно было ужасно много. Дальнейшие поиски показали возможные связи с аутизмом, особенно у мальчиков, однако было указано, что «непролеченная депрессия у матери также может иметь вредные последствия».

«Тебе не нужны антидепрессанты. Тебе просто нужны хорошие друзья», – вспомнилось ей.

Пальцы Кейт задрожали над клавиатурой, когда она загуглила «Люси Скьен». Нашлось несколько фотографий, но ни одна из них не была похожа на Люси. Хотя сейчас она, конечно, старше, намного старше, чем тогда. Она была на четыре года старше Кейт. Значит, сейчас ей сорок или около того. Возможно, Люси Скьен никогда не было ее настоящим именем.

Их пути разошлись в Штатах. Они ездили в Сиэтл, чтобы принять участие в протестах против ВТО. Они приковали себя к трубам, бросая вызов полиции, и заблокировали движение во всем городе. Смотрели на полицейских на лошадях, их черные мундиры и лица в касках, как на сцену из сказки, где добро борется со злом, свет – с тьмой. Сидели и скандировали кричалки с тысячами других протестующих, когда против них применяли слезоточивый газ и они чуть не ослепли. Она помнила ту боль, тот экстатический прилив чувств, когда мир разделялся на черное и белое.

После Сиэтла они поехали в Портленд, штат Орегон, и пару месяцев жили в здании заброшенного склада с десятью другими активистами. Именно там Люси услышала о лагерях протеста на Маунт-Худ против лесорубов, вырубающих тысячелетние деревья. Виза Кейт заканчивалась, а Люси в визе не нуждалась. В Портленде они пошли в тату-салон в центре города. Там Кейт сидела в кресле, а Люси держала ее за руку, пока неулыбчивый мужчина, склонившись над ее рукой, рисовал на запястье филигранного паука в серебряной паутине. Она полетела домой, твердо решив вернуться. Каждый день она заходила в интернет-кафе, чтобы проверить электронную почту, но от подруги не было ни слова. В первые недели, пока татуировка заживала и покрывалась корками, Кейт, в минуты тоски по Люси, поддевала ногтем корку, чтобы вновь почувствовать боль.

Она вернулась к работе в кафе, пыталась накопить на следующую поездку в Америку и ждала новостей. Пришла весна. Только в начале лета она получила письмо, всего несколько слов: