Ожидание

– Я всегда молюсь о твоем счастье, дорогая моя. Чтобы ты была счастлива.

Ханна не удержалась от слез.

– Ох, Ханна, – сказала мама. – Моя милая девочка.

Лондон

1997 год

На дворе заканчивалось лето 1997 года. Это было время, когда три подруги оканчивали школу. Тони Блэр тогда уже три месяца как был премьер-министром. В течение шестнадцати лет жизни Ханны у руля находились тори. Подруги с интересом наблюдали за выборами. Ханна не забыла, как они с Лиссой прямо перед экзаменами напились «Черного бархата» в Ирландском клубе в Чорлтоне до головокружения. Популярность тори тогда была такая, что даже ее отец голосовал за Тони Блэра.

Приглашение от Лиссы было написано немного небрежно, на открытке из Рима с изображением фонтана Треви.

«Я чувствую себя здесь настоящей Анитой Экберг. Здесь все так красиво, что по возвращении мне, несомненно, будет скучно и одиноко. Прошу тебя, приезжай поскорее в Лондон».

Ханна встретила приехавшую Лиссу на железнодорожной станции Юстон. На Лиссе были джинсы и потертая футболка, она загорела и ходила с распущенными волосами. Сама Ханна была готова провалиться под землю от досады. Она совсем недавно коротко подстриглась, и теперь ее рука в запоздалом сожалении гладила то место, где на шее отчетливо была видна линия роста волос.

– Вау! – отреагировала Лисса на ее стрижку. Помесь танкистки с Луизой Брукс.

Они дождались автобуса у вокзала Кингс-Кросс. Когда он неторопливо подъехал, Ханна поспешила вслед за Лиссой, влетевшей внутрь. Переднее сиденье оказалось свободно, и Лисса решила занять его, закинув ноги на перила. Автобус вез их через пустоши, начинавшиеся за вокзалом Кингс-Кросс. Лисса узнавала места и показывала Ханне на склады, куда она ходила на закрытые вечеринки. Там же находился и клуб, куда она некогда ходила почти каждые выходные. Тут же она рассказала Ханне о своем новом парне – Деклане, ирландце почти на десять лет старше ее. О том, как он свозил ее в Рим, пользуясь тем, что снимается там в очередном сериале. Они бродили среди декораций Чинечитты и жили в Трастевере. Она видела средневековые картины и религиозные святыни.

Ханна не сводила глаз с подруги, пока та говорила, и размышляла о том, что Лисса стала красивее, чем раньше. Ханна думала о том, как легко ей живется. О том, что нет смысла завидовать ей, потому что это ничего не изменит. За окном автобуса промышленные районы уступили место муниципальным поместьям, а затем домам, когда автобус начал подниматься на высокий холм. Они сошли напротив станции метро, и Лисса повела ее по улицам, где в стороне от дороги стояли высокие дома. Ханна слышала музыку и понимала, что кто-то репетирует, не закрыв окна. Эти улицы были особенно тихими, вот и было все слышно. Они остановились у дома с мальвами в палисаднике и потрепанной зеленой входной дверью.

– Твоя комната наверху. Если хочешь, закинь туда сумку, – сказала Лисса.

На лестнице был старый марокканский ковер. Почти на каждой ступеньке лежало что-то из одежды и оставалось лишь гадать, раздевались здесь спускаясь или поднимаясь. На стене у лестницы беспорядочно висели рамки – картины маслом, журнальные плакаты, старые открытки. А на самом верху висела картина, на которой Ханна узнала Лиссу, она поняла, что это был один из портретов, написанных ее матерью. Один из низ когда-то висел у Лиссы в общежитии. Ханна оставила сумку в дальней комнате – очень узкой с односпальной кроватью и окнами, выходящими в длинный сад с оранжереей внизу. Откуда-то сверху доносились звуки радио.

Она посидела на кровати, а потом зашла в ванную комнату, большую и грязную, выкрашенную в темный серо-зеленый цвет. На полу беспорядочно валялись журналы. Она раскрыла мятый «Нью-Йоркер». Ему было уже больше четырех лет.

Внизу гостиная соединялась с холлом, а одна из стен оказалась целиком занята книжными полками. Окно, заросшее диким виноградом с улицы, пропускало тусклый зеленоватый свет, делавший комнату похожей на подводный мир. На столах стояли наполовину забитые пепельницы. В книгах на полках, кажется, не было никакого порядка: Этвуд, Бальзак, Толстой, Элиот. Ханна сняла с полки одну из них: «Четыре квартета», цикл из четырех поэм Томаса Элиота. Все поля были исписаны – петляющими, паучьими каракулями. Позади Ханны послышались шаги, и она подпрыгнула от неожиданности.

У лестницы стояла женщина. Она была высокой, в длинном коричневом фартуке, испачканном краской, а ее длинные седеющие волосы были собраны на макушке двумя гребнями. Она показалась Ханне очень эффектной.

– Извините, – вырвалось у Ханны.

– За что извиняешься? – незнакомка смотрела на нее с каким-то хитрым любопытством. – Я Сара, – сказала она, протягивая руку.