Ожидание

Утешить ее было невозможно. И Саша молча и виновато смотрела на ее пугающе ясное и в то же время отрешенное лицо. На возвышающийся холм ее свернутого калачиком тела, на распластанную покатой равниной безжизненную плоть. В предутренних прозрачных, словно водой разбавленных сумерках; среди рассеянного отраженного света больничного двора. В какой-то момент блуждающий взгляд соседки выплыл из мертвенной пустоты и остановился на спящем Леве. Саша испугалась этого ожившего взгляда и сразу закрыла глаза. Но и в темноте, под полностью закрытыми веками, продолжила рассматривать вертикальную складку между бровями, вздернутый красноватый нос, тяжелые варикозные ноги. И стоящие под соседней кроватью фиолетовые резиновые тапки, сиротливо уткнувшиеся друг в друга носами.

На следующий день после краткого осмотра явно торопящегося, порывистого в движениях гинеколога Сашину соседку выписали. Хотя выглядела она болезненно-слабой, изможденной, телесно надломленной. Как будто за ночь ее тело достигло топкого дна бессилия. Однако занимать место в послеродовом отделении без ребенка, видимо, дольше одного дня не полагалось. И соседка исчезла, словно растворилась в белесом тумане своего горя. Словно ее и не было вовсе.

А к вечеру пришла Соня. Ворвалась в палату радужным вихрем – в длинном цветастом сарафане, с яркой сливовой помадой на губах. Наполнила больничный воздух густыми запахами – свежеиспеченного слоеного пирога, разогретых вчерашних тефтелей, солоноватого пота, залитого жаркой ванилью духов. Принесла целый набор бежево-синих распашонок с носорогами, плюшевого оранжевого совенка, бисквитный лимонно-йогуртовый торт из кондитерской «Тушинский трюфель» и коробку шоколадных сердечек с тертым миндалем.

– Ты не думай, Есипова, я помню, что тебе сейчас ни цитрусовые, ни шоколад как бы нельзя, – говорила она бодрым сочным голосом, раскладывая свои гостинцы на соседней пустующей кровати. Уже заправленной свежим бельем, не помнящим вялого, подкошенного отчаянием тела. – Но ты ведь любишь шоколад с орешками, да и тортик этот – помнишь? – тебе понравился. Ну вот я и подумала: в такой момент нужно себя сладким подкрепить. А все эти предписания, запреты… – Соня небрежно махнула рукой. – Ну их на фиг. Я вот, когда Сережку грудью кормила, каждый день шоколад наворачивала, и ничего. А в тортике и вовсе настоящих лимонов нет, сплошные ароматизаторы.

– Спасибо, – кивнула Саша. Рассеянно оторвала заусенец, слизала набежавшую каплю крови.

– Ты чего квелая такая? Устала? Ты уж извини, что я только сейчас приехала. Когда Кристинка мне вчера утром написала, я за городом была, Вику на ее шахматный турнир отвозила. А вечером, как в город вернулась, Темка заболел. Кашель, сопли, тридцать девять и два. Всю ночь промаялся. Участковую сегодня вызывали, ждать пришлось целый день. В общем, как смогла, так и прибежала.

Соня произносила имена своих детей с явным тягучим упоением. Словно перекатывала во рту кисло-сладкую розовую карамель.

– Да ничего страшного… Я и не ждала, что ты прибежишь.

– Ага, не ждала она. Типа я поздравлю сообщением в ватсапе, и все. Давай, показывай. Где наш красавчик?

Саша вяло качнула головой в сторону кроватки. Не поднимая глаз, продолжила отрывать заусенцы, грызть заостренные перламутрово-розовые ногти. Слизывать свежую, с металлической кислинкой кровь. Боль от сорванных заусенцев казалась такой маленькой, такой безобидной в сравнении с болью обманутого нутра, с мучительно нарывающей утробной пустотой. И хотелось до бесконечности лелеять, нежить эту маленькую боль.

– Спи-и-ит наш красавчик… – хрипловатым полушепотом протянула Соня, склоняясь над кроваткой. И тут же вновь заговорила в полный голос: – А, нет, не спит, глазки открывает. Привет! Привет, ангелочек, я Соня. Надо же, как ты на маму похож! У тебя бровки мамины. Да и носик. Ты у нас Леня, да?

– Лева, – сказала Саша тихим голосом, жалобно-удрученным, как полувздох.

– Лева. Левушка. Давай я тебя на ручки возьму. – Соня аккуратно достала его из кроватки, прижала к груди. – Такой легенький, крошечный. Недоношенный, что ли?

– Наверное…

– Ну, ничего. Вырастем, наберемся сил, окрепнем. Главное, кушать хорошо.

Саша скользнула взглядом по Левиной голове, прижатой к загорелой, горячей на вид, чуть влажной от испарины коже в сарафанном вырезе. По Сониному стеклянному кулону, лежащему в прохладной межключичной ямке. Темно-красному, словно подпекшаяся кровяная капля. И вновь опустила глаза – на собственную свежую каплю маленькой боли.

– Эй, мама, ты чего на ребенка своего не смотришь совсем? Чего пальцы свои без конца разглядываешь? На вот, возьми, он, наверное, к тебе хочет.

– Ему и у тебя хорошо. Видишь, не плачет.

– Ну как знаешь, – Соня пожала одним плечом. Заправила за ухо мокрый от пота завиток волос и принялась слегка покачивать Леву. – Ты мне, Есипова, вот что скажи. Почему скрыла от меня? Почему вообще ото всех скрыла? Но главное – от меня. От подруги своей лучшей.

– Я не скрывала, – со свинцовой усталостью в голосе ответила Саша.