Ожидание

Виталик постепенно стал все чаще заниматься сыном. Брать его на руки, купать в бирюзовой ванночке с плавающими резиновыми монстрами, одевать после сна – хоть и путая с упорной периодичностью лицевую и изнаночную сторону бодиков. Стал иногда гулять с коляской до ближайшей детской площадки с покосившимися качелями и жестяным грибом-мухомором на деревянном столбе (правда, во время прогулок каждые десять минут скулил в ватсапе, что Лева, наверное, устал, что ему жарко в шапке, а вот и теменная косточка, похоже, начала плавиться от шерстяной жары). Как-то раз даже приготовил сыну завтрак: залил кипятком овсяную муку и сварил яйцо – почему-то в огромной, восьмилитровой кастрюле. А еще Виталик все чаще разговаривал с Левой, обращался к нему простыми завершенными фразами (хоть порой и нарочито глуповатыми), невзирая на отсутствие внятных ответов. Как будто все отчетливее видел в нем полноценного, равного себе человека. Как будто постепенно начинал его любить.

Такое нарастающее проявление отцовской заботы очень умиляло Сашину маму, регулярно заходившую в гости. Она безустанно, даже несколько настырно нахваливала Виталика – в основном в его отсутствие (видимо, опасаясь, как бы тот не возгордился от осознания собственной хорошести и не ослабил старания). Настойчиво превозносила его порядочность, неожиданное благородство – ведь он принял сына «несмотря ни на что»; его трогательное родительское усердие – ведь он «так активно занимается Левой». А вместе с достоинствами Виталика мама превозносила и собственную мудрость.

– Он хоть и выглядит как бабник и разгильдяй, но видишь, каким оказался на деле. И да, это я тебе советовала его не отвергать. И не зря советовала.

Кристина тоже умилялась, глядя на прилежное, добросовестное, слегка неуклюжее отцовство Виталика; восторгалась внешней уютной гармонией, обнаруженной в новом мамином доме.

– Ты знаешь, мам, я так рада, что у тебя наконец-то появилась нормальная семья, – сказала она во время своего августовского пребывания в Тушинске. Радостно, звонко, будто рассыпала в голосе сверкающие золотистые монеты.

Кристина стояла напротив Саши в гостиной, неторопливо расчесывала волосы, склонив голову набок. Сияющая, цветущая, семнадцатилетняя дочь. Уже поступившая в университет. Уже даже успевшая загореть после поступления – на далеком океанском курорте «все включено». Смуглая персиковая кожа и платье-рубашка студеной белизны. В прохладной шейной ямке чуть заметно подрагивает подвеска-бабочка.

– Почему – наконец-то появилась? У меня и раньше была семья. Ты.

– Ну да, окей, два человека – это уже семья, и все такое, бла-бла-бла. Но тем не менее, мам. Меня ты растила в одиночку. А сейчас у тебя есть спутник. Причем такой классный.

Саша улыбнулась, молча обняла дочь, зарылась в запах ее волос – сладковато-солнечный, теплый, яблочный. По-августовски бархатисто-спелый. И вдруг поняла, что никогда не сможет простить чудесного папу-Виталика. Простить за то, что у него был выбор – становиться чудесным папой или нет. Приходить к ней после Сониного звонка или списать все на нелепый розыгрыш. Если бы он не пришел, не признал внезапно родившегося сына, никто никогда не осудил бы его. Не потребовал бы ни внимания, ни алиментов, ни – тем более – любви. Даже сам он был бы вправе не осуждать себя за ступор перед свалившимся на него отцовством – незапланированным, негаданным, не объявленным заранее. И если он все-таки пришел, если принял Леву, то лишь потому, что сам так решил, сам сделал выбор.

Но у нее, у Саши, выбора не было. Не было возможности принять решение. Реальность рухнула на нее, придавила всей своей слепой безразличной массой. Вдавила во внутреннюю пустоту – израненную, бугристо-кровяную, – из которой нужно было всеми силами выбираться во внешний мир. Чтобы не провалиться еще глубже – в пустоту абсолютную, необъятно-черную. Чтобы быть в состоянии заботиться о реальном, зависящем от нее человеке.

Обнимая Кристину и слушая ее звонкую струящуюся болтовню, Саша думала о том, что это непрощение будет всю жизнь ворочаться внутри осклизлым холодным туловищем. Не даст ей даже в старости почувствовать к Виталику целительное сердечное тепло. При каждом малейшем нежном движении его чудесных отцовских качеств она будет невольно тянуться к мысли о своем невыборе, расчесывать ее до крови, словно любимую болячку.

И эта мысль действительно долго отдавала неизбывным ноющим зудом. До того самого дня, той самой ночи, когда Саша вдруг осознала, что выбор у нее теперь есть.

11. Слепой Художник

В конце января, когда в гостях снова была Кристина (довольно успешно, хоть и без блеска, закрывшая первую сессию), а Виталик на неделю уехал с друзьями на горнолыжный курорт (нет-нет, не уговаривай, Виталька, без меня), как-то вечером пришла Соня. Привела с собой дочь Вику – «чтобы девочки пообщались».