Ожидание

На душе было неспокойно. Смутная тревога сдавливала изнутри, комкала и крошила Сашу. Вытесняла ее из отдохнувшего свежего тела в нежно-васильковом платье. Хотелось ни о чем не думать, расслабиться. Смотреть с беззаботным внутренним молчанием на сиюминутную Анимию – кружащую перед глазами. На дома с шероховатыми белыми стенами, на пышные сады, утопающие в теплых и сытных красках; на черные дверные проемы открытых церквей. Но остановить звучание тревоги не получалось. Сквозь слитный монотонный шум мыслей то и дело прорывался голос Кристины – звонкий, радостно-золотистый. Расходился по Сашиному сердцу, словно круги по воде. Как она там? Сильно ли переживает из-за исчезновения матери? Или пока еще ни о чем не знает? Возможно, Виталик ей пока не сказал.

Конечно, она будет переживать. Будет плакать и терзаться вопросами. Это неизбежно. Но объяснять что-либо смысла нет: в любом случае Саша уже навсегда потеряна для своей дочери. Между ними уже пролегла огромная бездонная пропасть, через которую обратного пути нет. Кромешная пропасть Сашиного внезапного, безответственного, нелогичного – какого еще? – отъезда. И стоящим по разные стороны этой пропасти матери и дочери уже никогда не докричаться друг до друга.

Со временем потрясение пройдет, боль уляжется на самое глубокое, практически неощутимое дно памяти, и Кристина отпустит мать из сердца – еще немного саднящего, но уже почти успокоенного. Вернется к своей привычной выбранной жизни. Саша тоже имеет право выбрать свою жизнь. Выбрать свою мечту, свое одинокое негромкое счастье. Ее дочь выросла, и Саша не должна до старости быть с ней рядом. Проживать Кристинины радости и беды, существовать исключительно ради нее. Так уж вышло, что их расставание стало радикальным, мучительно резким, бесповоротным. Теперь они должны до конца своих дней идти порознь, каждая своей дорогой, бесконечно удаляясь друг от друга. Не оборачиваться, не пытаться разглядеть друг друга в расплывающейся дали. Но по-иному оказалось невозможно, такова судьба Сашиного материнства. Видимо, ее теплые отношения с дочерью изначально были обречены на болезненный разлом, повреждены давно предопределенным, пульсирующим в глубине их общего времени моментом неизбежной разлуки.

Саша отчаянно пыталась себя успокоить. Но всю дорогу до моря, шагая по раскаленному асфальту, под навязчивыми липкими лучами, мимо оживших фотографий из своего старого альбома, она думала о дочери. О Кристине, только о ней. И где-то глубоко в сердце непрерывно ныла червоточина.

Наконец Саша вышла к песчано-галечному пляжу, который девушка с ресепшена пометила на карте красным фломастером. Щурясь от предвечернего солнца – разбухающего, воспаленного, но все еще льющего призрачный кипяток, – она неспешно побрела к воде. Мимо сложенных зонтиков и практически неподвижных тел немногочисленных отдыхающих. Пляж был уже почти пустым. Кеды сначала вязли в податливом мягком песке, а у самого моря стали утопать в мелкой крапчатой гальке. Саша немного прошла босиком по границе наползающих на берег растрепанных волн, собрала подолом платья легкие пенистые брызги. Посидела у самой воды, машинально перебирая гальку и откапывая крошечные, тщательно отшлифованные морем бутылочные осколки. Послушала отдаленное звучание синей глубины, стелящееся мягким тягучим басом. Затем сняла платье и зашла в волны.

В воде напряжение отступило. Предвечернее солнце мелькало острыми вспышками – в длинных лентах сверкающей соленой воды. Теплой и ласковой. Берег заваливался набок, таял в расплавленном закатном золоте и снова очерчивался вдалеке. Казалось, что остатки тревоги, смутные сгустки неприятных ощущений, покидают Сашино тело. Оставляют мышцы, кости, нервные волокна; проступают сквозь кожу, высвобождаются, выходят наружу. Волны слизывали их и уносили на глубину. Тело как будто отъединилось и радовалось отдельно от Саши, от ее беспокойных, давящих мыслей. Просто жило, просто следовало мягким перекатам волн.

После купания Саша долго лежала на берегу, ощущая, как гладкие теплые камешки маленькими кулачками упираются ей в спину. Прячутся в мокрых волосах. Внутренний поток беспокойства наконец-то замер, замолчал, и теперь слышны были лишь ленивые плески волн и размеренный стук сердца. В нагретой, растопленной на солнце мысленной тишине больше не раздавалось никаких звуков из прошлой, тушинской жизни. Сашин слух расслабленно впитывал настоящий момент. Влажная соленая кожа грелась. Пространство мыслей свелось к розоватой теплой тишине, неподвижно стоящей наверху. К уютному шелесту моря. К близкому вечеру, медленно-медленно стекающему по воздуху, словно капля меда по боку стакана. Настоящий момент беспечально и ровно дышал где-то в солнечном сплетении, ни о чем не напоминая.