Ожидание

Когда начало смеркаться и в воздухе запахло остывающим жаром тротуаров, Саша зашла поужинать в недорогой ресторан недалеко от порта. Села за столик у окна – с видом на узкий мощеный переулок. Казалось, что внутри было на час-полтора больше, чем на улице. В ресторане уже как будто наступил плотный полноценный вечер, а снаружи все еще распускались густые сиреневые сумерки. На подоконнике в плошке горела маленькая свечка, отражалась в окне уютным, чуть дрожащим огоньком. Но общего уюта не ощущалось. Половина зала была почему-то закрыта, отгорожена алой ленточкой. Ее пустота словно отвечала Сашиной внутренней пустоте, и от составленных друг на друга стульев тянуло сквозняком бесприютности.

Саша заказала «морской» салат и красного домашнего вина – несмотря на явное удивление официанта от подобной несочетаемости. Салат по составу был почти таким же, как она когда-то готовила сама. А по вкусу – суховатым и пресным. Вино же оказалось на удивление мягким, ласково-вкрадчивым. Неспешно обволакивало изнутри. Но легкости не приносило: напротив, мысли лишь сделались длинными, вытянутыми – и тягучими, будто мед.

Пока Саша растерянно ковыряла вилкой пережаренные резиновые креветки и пожухлую рукколу, за соседними столиками, казалось, было весело и совсем не пресно. Чей-то мелодичный смех и галдящие, чуть хмельные голоса воздушно кружили над тарелками, пузатыми бокалами, клетчатыми скатертями. Чужие руки уверенно резали сочную рыбью плоть; макали ломтики хлеба в оливковое масло с травами, давая им пропитаться ароматным золотистым соком. Нежно звенели вилки; с жизнерадостным, почти невесомым скрипом придвигались стулья. А среди разлитой в воздухе кисловатой винной души перекатывался сладкими волнами чей-то парфюм.

В кармане вдруг настойчиво завибрировал телефон. Скорее с усталым неудовольствием, чем с тревогой, Саша посмотрела на экран. Незнакомый тушинский номер. Звонили долго, упрямо, с немой напористой твердостью требовали ответа. Дождавшись окончания вызова, Саша занесла номер в черный список и осоловело уставилась в пространство перед собой. Почти целую минуту водила отяжелевшим взглядом по разноцветным, весело поблескивающим выпуклостям бутылок на полке за барной стойкой. Мысли все медленнее двигались в глубоком винном сумраке.

Сидящую рядом шумную компанию обслуживала молодая официантка с ранимым, каким-то хрупким выражением лица. Примерно таким же, какое было у маминой подруги тети Вали, когда она пришла в гости спустя две недели после папиной смерти. Официантка осторожно, как будто несмело расставляла на тесно сдвинутых столиках тарелки и бокалы, почти не поднимая на клиентов печальных, безутешных глаз. Затем тут же торопливо уплывала в невидимое кухонное пространство, где что-то непрерывно скворчало, шипело; где стучали по разделочным доскам ножи. И, словно в унисон с ее ранимым образом, откуда-то со стороны кухни текла щемящая, едва слышная музыка – точно струйка крови из незатянувшейся раны.

Глядя на эту девушку, Саша с нелепым внезапным удивлением подумала: она ведь живет и работает в чудесном, благодатном городе. Возможно, даже здесь родилась и выросла. А выглядит такой несчастной, такой уязвимой.

И почти одновременно с этой неуклюжей мыслью в груди остро дернулось чувство какого-то смутного, но глубокого понимания. Какого-то странного душевного родства с незнакомой печальной официанткой.

Когда Саша вышла из ресторана, город уже заливала душная чернильная темнота. Снаружи, как и внутри, было весело. Казалось, чуть ли не с каждой минутой на улицах становилось все гуще, все оживленнее, все пьянее. По воздуху игриво скользили полупрозрачные эдемские слова – легкие, светлые, цвéта шампанского. Пенились искрящимися пузырьками. Их то и дело рассекали более плотные, но тоже как будто праздничные звуки многочисленных других языков. Саша брела сквозь толпу и рассеянно слушала, как шумит вокруг чужая жизнь. Слегка ежилась от ощущения собственной инородности, чуждости происходящему вокруг. От неуютного чувства собственной непричастности к повседневному празднику, бурлящему совсем рядом. А еще – от медленного осознания того, что все эти веселые люди с разных концов света не нуждались в ней, чтобы пересечь ворота Анимии и выйти к фонтанному райскому павлину; даже не заметили ее отсутствия у городских ворот. И все эти старинные каменные дома, мощеные переулки, ресторанные террасы, сочащиеся бодрой музыкой, были декорациями к спектаклю их судеб, их радостей, печалей, тревог и надежд. Их, но не ее, не Сашиных. Потому что Сашина жизнь словно была не здесь. Она словно застряла где-то в пространстве, зависла между городами, между секундами, на стыке недосягаемых, так и не наступивших дней.