Ожидание andante

Со временем разговор забылся, в трудах и беготне по заказчикам прошел еще год суетной, ничем не примечательной жизни. Личная жизнь Анюты так и не складывалась, Анастасия стала ее тяготить, денег становилось все меньше, а работы все больше. Царица с трудом поддерживала контакты с президентом, заказного материала было катастрофически мало, денег – тоже, и пустые полосы нужно было чем-то заполнять. Царица настаивала на том, чтобы Анечка сама искала клиентов на такое уважаемое и раскрученное издание. Та сопротивлялась. Она совершенно не понимала, каким образом ей – похожей на старшеклассницу и оттого совершенно несолидной – попасть на прием к депутату, если нет никаких договоренностей со стороны учредителя газеты.

Конечно, она честно пыталась, записывалась в приемной, подавала заявки, но получала привычный отказ. Очередная секретарша неизменно спрашивала в телефонную трубку грудным сексуальным или, наоборот, строгим учительским голосом одно и то же:

– По чьей рекомендации вы звоните, Анна Станиславовна?..

Рекомендаций у Анечки не было, а на лежащую в депрессии дома или отдыхающую в «Бристоле» для успокоения нервов царицу лучше было не ссылаться.

Возможно, из-за наступающей безысходности, возможно, просто время пришло, – но колено стало болеть сильнее и сильнее. Анюта захромала. Она уже не могла выполнять тот объем работы, какой выполняла раньше, и даже общественный транспорт не помогал – надо было в него зайти и из него выйти. Аня стала ныть и отказываться работать. И тогда Анастасия все-таки решилась показать заартачившуюся работницу своему обожаемому Сергею Сергеичу.

…Врач оказался совсем не таким, каким его представляла Анечка Евтушенко по фотографиям и многочисленным интервью, взятым у него Анастасией лично. Высокий, крупный, подвижный, он стал рассыпать перед Анастасией любезности и комплименты, тут же переговаривался с ней о каких-то делах газеты – говорил, практически, ни о чем. И при этом профессионально щупал больное колено Анечки, на которую, казалось, не обращал никакого внимания, словно колено существовало от нее отдельно.

Анюта, умевшая замечать даже самые незначительные детали, была поражена, как тонко доктор сумел выказать уважение к Анастасии, как он был внешне очарован и сражен ее шармом, и при этом, хотя та и намекала прямо, не давал никаких авансов в виде кофе вдвоем или еще одного интервью. Потом, как-то одним махом прекратив светскую болтовню, весело произнес:

– Тасечка, твоей сотруднице необходима срочная операция.

Анастасия в один момент потухла, лицо ее потемнело, будто выключился свет в комнате, уголки губ опустились вниз, глаза недовольно сузились:

– Доктор, а вы не ошибаетесь? – тут же кокетливо захихикала. – Боже, что я говорю? Разве может ошибаться та-а-кой доктор? А что с ней? – губы ее снова растянулись в улыбке, но глаза стали недобрыми.

– У нее разрыв мениска, старая невылеченная травма, усыхание голени на два сантиметра и слабая фиксация сустава. Скоро она станет хромать постоянно.

Он неожиданно нахмурился, стал строгим, серьезным и посмотрел, наконец, своими черными пронзительными глазами Анечке прямо в лицо:

– Спина болит?

Анюта растерялась. Ей показалось, будто его взгляд затопил ее всю, стало жарко, кожу на колене под его пальцами будто обожгло кипятком, что-то сжалось внизу живота. Подумалось, что от страха. У Анечки вмиг исчезла всякая способность здраво соображать, она не успела отвести взгляд и ответила совсем тихо, жалобно, словно обиженный ребенок, готовый вот-вот расплакаться:

– Бо-олит.

Доктор обратился, наконец, прямо к ней и стал уговаривать, будто маленькую неразумную девочку.

– Знаете, миленькая, у вас мало времени осталось. Оперироваться надо быстро.

Он ей обстоятельно объяснял ситуацию, произносил сложные медицинские термины, приводил какие-то примеры, но Анечка не слышала его. Что-то происходило между ними в эти минуты приема – невидимое, сильное, сладкое, обещающее, не имеющее пока словесного определения, но уже близкое, неотвратимое. Царица Анастасия исчезла, будто и не было ее вовсе – со всем ее наглым неприкрытым кокетством и жаждой притягивать внимание к себе. Потом в кабинете стало тихо, возникшая пауза повисла, будто фантастический мыльный пузырь, готовый вот-вот лопнуть и разлететься на тысячи горячих брызг, и ранить этими брызгами, словно раскаленными осколками, всех троих, находящихся в комнате. Анечке показалось, что так и произошло.

Отвлекло ее шуршание бумаг: доктор шумно вытащил из пачки какую-то справку и стал размашисто строчить.

– Вас зовут Анна?

– Вообще-то я по паспорту Анита, но все зовут Аней.

– Красивое имя. Так и запишем. А-ни-та.

Он задал несколько вопросов о детских и хронических болезнях Анечки, потом обернулся всем корпусом в сторону Анастасии и шутливо спросил:

– Какого года рождения этот ребенок?

Та оживилась, подалась ему навстречу, заулыбалась, хотела пошутить, но Анечка ее опередила:

– Мне тридцать пять. Через две недели.

Она проговорил это с мрачной решимостью, будто знала, что после тридцати пяти ее жизнь будет закончена. Ей хотелось заплакать.