Ожившая надежда

- Раньше я каждый день забегала к нему, что-нибудь приготовлю, уборка там, постирушка. Дядя Леша жил один в трехкомнатной квартире. На одной площадке со мной. К нему только я и приходила из соседей. Других он отвадил. Почему-то не любил. Потом я переехала загород, не каждый раз навестишь, долгая дорога. Да и накладно. Но не забывала. На этот раз застала его в кресле. Говорит: «Еле дождался». Он попросил, и я помогла ему перебраться на кровать. Пошла на кухню, вернулась с чаем, а он уже не дышит. Так легко умер. Даже завидно.

- У него никого из родни?

- Говорил, что всех пережил.

- Когда-то был во славе и силе. С первыми лицами республики дружил. Противников не жалел. Говорят, любил повторять: «Бить надо раз и наповал».

- Я знала его одиноким стариком. И ко мне он был добр.

- Значит, раньше была соседкой, а потом переехала. Почему загород? Могу спросить куда?

- В деревню.

- С чего это вдруг?

- Не вдруг. Так сложились обстоятельства.

- Не представляю тебя в деревне. Потомственная горожанка…

- В городе за квартиру надо платить. Я была без работы.

- Погоди, погоди… А муж? Ты же выходила замуж.

- Ишь ты, помнишь! - почему-то невесело улыбнулась она. - Да, выходила.

- Как же звали твоего мужа? Выскочило из головы.

- Это тебе важно?

- Да, собственно…

- Виктором звали, - все же ответила она, и в голосе прозвучала печальная нотка, но еле уловимая.

- Да, теперь я вспомнил.

Она опустила голову и молчала.

- Я не знаю твоих обстоятельств, - начал Арсений Фомич, досадуя на свое любопытство, - и спрашивать не стану. Хотя догадываюсь. Мне приходилось слышать, что выселяют, если за квартиру не платить.

- Я сама, не стала ждать. Продала и уехала.

- И как там, в деревне?

- Живу потихоньку, подворьем кормлюсь. А тут повезло, работу нашла. В трех километрах от дома частник открыл кирпичный заводик. Рабочим готовлю обеды. Я всегда хорошо готовила. А ты все при журнале, я знаю.

- При журнале, - кивнул Арсений Фомич.

Конечно, за годы, пока не виделись, Ванеева сильно изменилась, но Арсений Фомич сразу отметил - не подурнела. Есть такие женщины, что в любом возрасте обретают свою привлекательность, весьма соответственную летам. Арсений Фомич, как теперь оказалось, хорошо помнил, какой она была в молодости - стройное тугое тело, высокая грудь, сильные, чуть полноватые в икрах ноги, круглое смешливое лицо и светлые пышные волосы - все в ней соответствовало тому, что люди называют русской красотой. Но привлекательная внешность была не единственным достоинством Ванеевой той поры. Ее голубые очень живые глаза смотрели на мир приветливо, с тем внутренним покоем, что бывает у людей духовно устроенных. Она могла озорничать, смеяться, всех тормошить в компании, много танцевать и вообще дурачиться, но когда затевалась толковая беседа, становилась тихой, вдумчивой, удивительно внимательной. Рядом с ней возникало такое ощущение, что она все понимает, улавливает даже самые смутные чувства собеседника.

Кто ее мало знал, попадали под очарование и теряли головы, начинали объясняться в любви, приняв ее участливость за расположение к ним. Тогда глаза Ванеевой принимали стальной оттенок, а на лице появлялась отчужденность и даже какая-то горечь, обида. Она могла тут же подняться и оставить собеседника, не извинившись. Она не нуждалась в любовных признаниях, ей ничего не стоило выбрать поклонника, но хотелось содержательных бесед и не с подругами, а с мужчинами, которых считала умней.

Между Анной и Арсением в те времена возникали чудные беседы, даже теперь почему-то вспомнилось блаженное чувство взаимного понимания. В человеке всего много заложено, за ниточку потянул, ангельское благодушие выудил, еще чуть глубже копнул, нечистого разбудил. Человек безмерен в страстях и мыслях, сам того не знает, что в нем гнездится. Тогдашняя Анна порой своими замечаниями просто-напросто удивляла, открывая в нем особенности, о которых сам не подозревал. Арсений Фомич всегда после бесед с Ванеевой чувствовал себя содержательней и умней.

Конечно, она изменилась, не было тугих щек и озорно вздернутого носика, не было гладкой шеи и чистого высокого лба, но не увяли они, а обрели мягкую бабью пригожесть, чуть печальную, но от того еще более трогательную.

- Значит, все в журнале? - зачем-то повторила она.

- Все при нем. С ума сойти! Как-то увидел на даче подшивки. Накопилось за годы. И знаешь, что подумал? Уже хватает на погребальный костер.

- Что за юмор!

- Черный, по-твоему? Да нет же! Небольшая сенсация - «главный редактор журнала «Кадр» кремирован в пламени изданных им журналов». А что? Оригинально.

- Тебе всегда хотелось быть оригинальным.

- Не всегда, но когда-то была такая слабость.

Дотронувшись до локтя Арсения Фомича, призывая тем следовать за ней, Ванеева свернула с асфальтовой аллеи на узкую дорожку между оградками. Это была часть кладбища с давними захоронениями. У одной из оградок она остановилась. Арсений Фомич не без труда разобрал надпись на мраморной плите и удивленно поглядел на нее.

- Совсем же рано! - удивился Арсений Фомич. - Сорока не было!

- Не было.

- По болезни?