Падающий

Оба угадывали, куда клонит собеседник, следуя за его мыслями по кратчайшему пути. Их окружал бессловесный гам, который так глубоко впитался в воздух, стены и мебель, в кожу завсегдатаев, что стал почти неотличим от полного безмолвия.

— По сравнению с турнирной тусовкой — кой-какое разнообразие. Пьют они выдержанный бурбон, а где-то за перегородками, в соседних залах, сидят их жены.

— Даллас, значит.

— Он самый.

— Не знаю, что тебе ответить.

— В Лос-Анджелесе зарождается тусовка. Игра та же — стад-энд-дро, публика помоложе. Вроде первых христиан в подполье. Подумай насчет моей идеи.

— Даже не знаю. Похоже, в таких сферах мне и двух вечеров не продержаться.

— Мне кажется, это был Ромси. Только он, — сказал Терри, — курил сигареты.

Кейт уставился в точку на расстоянии сорока футов — на водопад. И сообразил, что не знает, настоящий это водопад или иллюзия. По воде не бежит рябь, а журчание запросто может оказаться оцифрованной записью, как и сами струи.

Он сказал:

— Ромси курил сигары.

— Ромси курил сигары. Да, наверно, ты прав.

Несмотря на всю свою расхлябанность, на плохо сидящую одежду, на неспособность сориентироваться без карты в закоулках отеля и на окрестных променадах, Терри целиком принадлежал этому миру. Математическое правило соответствия здесь не действовало. Ни один элемент не рассматривался в контексте другого. Независимо от места проведения турнира, от города, от призового фонда все было едино. Кейт понимал, отчего так. И предпочитал этот мир играм в кругу своих — светской болтовне и икебанам, которые приносят жены игроков. Игры для избранных тешат тщеславие Терри (сказал себе Кейт), но не идут ни в какое сравнение с неделями, проведенными в анонимности, среди людей без биографий.

— Ты на этот водопад когда-нибудь смотрел? Верилось, что перед тобой вода, настоящая вода, а не спецэффекты?

— Я об этом не думаю. О таких вещах тут думать не полагается, — сказал Терри.

Его сигарета выгорела до фильтра.

— Я работал в Среднем Манхэттене. Не испытал удара, который испытали другие там, в Нижнем, где был ты, — сказал он. — Мне говорили — сказал кто-то, — что мать Ромси… Как там оно было? Она отнесла ботинок. Отнесла один его ботинок. Бритвенное лезвие тоже отнесла. Поехала к нему на квартиру и взяла. Собрала то, на чем могли сохраниться образцы ДНК — волосы, чешуйки кожи. Повезла на какой-то склад, где опознавали по пробам.

Кейт не отрывал глаз от водопада.

— Через день-два снова туда поехала. От кого же я слышал? Еще что-то отвезла — не знаю что, зубную щетку. И еще раз съездила. Отвезла еще что-то. И снова поехала. Потом лабораторию куда-то перенесли. Тогда она ездить перестала.

Терри Чен, прежний Терри, никогда не был столь разговорчив. Не рассказывал историй, даже самых коротких, — это было бы недостойно его нечеловеческой, как считал сам Терри, выдержки.

— Я говорил людям. Когда обсуждали, кто где был в тот момент, где работал. Я сказал: «В Среднем Манхэттене». Это звучало сухо. Нейтрально, точно Средний Манхэттен — захолустье безвестное. Я слышал, он из окна выпрыгнул. Ромси.

Кейт всматривался в водопад. Лучше, чем жмуриться. Зажмуришься — что-нибудь встанет перед глазами.

— Ты ведь на время вернулся в юридическую фирму. Мы с тобой тогда разговаривали, я помню.

— Не в юридическую — другая фирма.

— Непринципиально, — сказал Терри.

— Верно сказано — непринципиально.

— Но теперь мы здесь, и, когда ажиотаж схлынет, мы останемся.

— Ты до сих пор в Интернете играешь.

— Да, играю — уже не могу без этого. Мы никуда не денемся.

— И малый в хирургической маске.

— Да, этот — точно.

— И женщина-моргунья.

— Моргунью я не видел, — сказал Терри.

— Когда-нибудь я с ней заговорю.

— Карлика ты видел.

— Всего раз. Он быстро свалил.

— Карлика зовут Карло. Проигрывает по-крупному. Единственный игрок, которого я знаю по имени, если не считать тебя. Знаю, как его зовут, потому что он карлик. Нет других резонов знать.

У них за спиной журчали ряды игровых автоматов.

Услышав новость по радио — школа номер один, много детей, — он понял, что должен ей позвонить. Террористы захватили заложников, штурм, взрывы — это в России, где-то далеко, сотни погибших, много детей.

Она говорила тихим голосом:

— Они не могли не знать. Сами срежиссировали ситуацию, другой исход был невозможен… и дети. Просто не могли не знать. Пошли умирать. Специально срежиссировали ситуацию, там, где дети, и знали, чем кончится. Не могли не знать.

На обоих концах провода — безмолвие. Погодя она сказала, что на улице тепло — под тридцать градусов. Добавила, что у мальчика все в порядке, все как всегда. В ее голосе звучали нервные нотки, а затем повисла новая пауза. Он пытался вслушаться в ее фразы, найти между ними связь. Безмолвие наслаивалось, и он начал видеть себя со стороны: на том самом месте, где и стоял в реальности, в каком-то гостиничном номере, в каком-то отеле, в каком-то городе, с телефоном в руке.