Падальщики

— Не называй меня по имени-отчеству, иначе прикопаю здесь. То, что я тебя лечил, ещё ничего не значит, — ведьмарь без стеснений закурил, зная, что взгляды окружающих соскользнут с него, будто ничего и не происходит. — Не знаю. Сколько таких как мы видел, у каждого дар проявляется по-своему.

— Очень обнадёживает. Вот так и думай, всё в порядке или пора переживать.

— Будешь переживать или, того хуже, бояться, начнёшь фонить для них, полезут. Падальщику опасно что-то чувствовать.

Антон посмотрел на старшего товарища. В какой момент тот начал называть им подобных этим мерзким словом, он не знал. Сам парень предпочитал что-то банально-нейтральное, по типу видящего, медиума, экстрасенса — любую попсовую ерунду, лишь бы не отдающее ненавистью к самому себе “падальщик”. С другой стороны, честность с собой — первооснова любой потусторонней практики. Когда он очнулся в палате, то действительно ощущал себя куском мертвечины. В первый момент даже не понял, почему вокруг не морг, настолько неживым ощущалось помещение вокруг. Зато стоящего у распахнутого окна врача неопределённого возраста давящая обстановка явно не смущала, как и выстуженный воздух в палате.

— Очнулся? В следующий раз убедись, что точно справишься с потоком силы. А то получится: вскрытие показало, что пациент умер от вскрытия. Неловко выйдет. Сгинь, тебе на пару этажей ниже, — фыркнул тот, разглядывая отражение палаты в оконном стекле.

Антон проследил направление взгляда — как раз вовремя, чтобы своими глазами увидеть, как полупрозрачная фигура просачивается в пол. Когда плитка оказалась почти на уровне сине-фиолетовой полосы на шее, призрак обернулся, довольно скалясь, будто обещая зайти ещё раз.

— Нервы у тебя, должен сказать, крепче, чем казалось.

— Я же не сумасшедший? — он прикипел взглядом к тому месту, где только что была голова.

— О, это всё, что тебя интересует? Но, поспешу утешить — если ты задаёшься таким вопросом, то скорее всего с тобой всё в порядке. Хотя мог бы и поплыть — такое позднее открытие глаз чаще всего бьёт по мозгам. Постарайся отоспаться, пока у меня не закончилась смена, поверь чужому опыту. Потом начнут ходить гости — будет не до этого.

Первые гости показались в палате даже раньше — едва Андрей Дмитриевич, как успел разглядеть на бейдже Антон, скрылся за дверью. Они не проявлялись целиком, но тени в углах почему-то казались слишком плотными, слишком подвижными, слишком человеческими — и одновременно слишком потусторонними, будто принадлежали обеим сторонам сразу. Или были им чужды, тут уж как посмотреть. Вымороженная палата показалась пеклом в сравнении с тем, какой холод несли за собой незваные посетители. Даже то, что они держались в стороне, не слишком помогало. Предчувствуя подставу от жизни, недоведьмарь попытался уснуть, свернувшись под больничным одеялом.

Блаженная чернота принимать его отказалась, заставляя сквозь приоткрытые веки наблюдать, как тени наливаются цветом, пробуют подобраться ближе, проверяя границы дозволенного. Истощённый почти смертью организм всё-таки сдался, отправляясь в тревожный сон. Омерзительно короткий, потому что пробуждение случилось на несколько этажей ниже.

В морге.

— Я понимаю, что голос у него достаточно монотонный, — мертвецки-холодная даже через куртку рука впилась в локоть, — но хотя бы изобрази заинтересованность.

Андрей как всегда моментально уловил потерю связи с реальностью, возвращая в нынешний момент. Ведьмарь вообще не слишком задумывался о прошлом, утверждая, что и в настоящем ему проблем хватает.

Если быть совсем честным, то характер дара у них сходился только в одном — они оба прекрасно видели мертвецов. Всё. На этом их похожесть заканчивалась, хотя бы потому, что от Андрея немёртвые-неживые шарахались хуже, чем черти от ладана — хотя вот, кстати, чертей он ни разу не видел — а к Антону липли, словно им мёдом было намазано. И если в самом начале советы про отказ от эмоций воспринимались издёвкой, то со временем и до пытающегося не сойти с ума парня всё-таки дошло, что их действительно привлекает жизнь. Неспособные уйти или нежелающие этого сделать, они одинаково нуждались в чужих чувствах, чтобы снова ощутить себя существующими.

— Я бы рад, — таким же шёпотом отозвался Антон, — но у меня такое чувство, будто земля под ногами шевелится.

— Укачивает? — фыркнул, сжимая что-то в кармане, наверняка очередное зеркало.

— Мог бы посочувствовать…

— Я слишком давно с этим живу, уже и не помню, как можно их бояться. Так что посочувствовать не получится. Могу конфетку предложить.

— Меня мама учила не брать конфетки у чужих дядек. Хотя, ты на дядьку не тянешь, так что давай. Не хватало ещё потом мой желудок собирать по всему полю.