Падчерица Синей Бороды

Пенелопа распахнула дверь своей спальни. Основное место в комнате занимает кровать — она огромная, квадратная, и в изголовье ее на стене как раз начинаются Елисейские Поля. В другом конце комнаты к потолку подвешен гамак, на который наброшен яркий плед, а крепления гамака совсем не заметны на” потолке, потому что устроены в ногах Триумфальной арки. То есть все стены и потолок этой спальни представляют собой одну единую картину развернутых видов Парижа, исполненных со стереоэффектами и специальной подсветкой — лампочки на стене включаются таким образом, что зажигаются “фонари” на Монмартре, или s подсветка фонтана, или слабое свечение рекламы на увеличенном газетном снимке кафе “Мулен Руж” времен тридцатых годов.

— Ну как? — интересуется Пенелопа, подтолкнув Алису в комнату. — Я достойна звания психиатра двадцать первого века?

— Еще как достойна! Сама делала?

— Скажешь тоже… Это делал мастер рекламы, аниматор Пеклюш. Он гостил у меня месяц. Так, бедолага, соскучился по Парижу, что уделал все стены — а они тогда были у меня с фрейдистским уклоном, беленые, с фотографиями родственников в рамках — утрированными копиями с картин Ренуара и Пикассо. Я пожила, по-„шла с этими чудовищами и поняла, что плохой я психиатр, если ору от ужаса каждый раз, как только открою глаза утром. Я осторожно сняла стереостекла, выскребла мультяшных Ренуара и Пикассо и попросила знакомого фотографа сделать мне коллажи из видов Парижа. А электрик из ДЭЗа дополнил их достойной подсветкой.

Неплохо получилось, да? Стань в тот угол, да не бойся, стань! Вот. Теперь сделай шаг, и ты увидишь, как набережная Сены отодвинется, вода блеснет, и ты — уже на другом берегу! А представляешь, у Пеклюша в этом месте голова голубой девочки отсоединялась от шеи, а шар приближался, приближался… и растекался над обезглавленным телом, как расплющенный осьминог!

— Чур, я сплю в гамаке! — разбежалась Алиса, отмахиваясь от меняющихся подсвеченных пространств.

— Я на ночь обычно съедаю шоколадку, — заявила Пенелопа, улегшись на огромной кровати. — Будешь?

— А как же кариес? — Покачиваясь в гамаке, Алиса ловит шоколадку.

— Кариеса не существует. Вернее, он существует для каждого индивидуума как idola specus.

— Я не верю своим ушам! — резко садится в гамаке Алиса.

Пенелопа, приняв ее волнение за восхищение, вдохновенно разъясняет:

— Идолы индивида. Это означает не правильное представление, присущее каждому человеку, как следствие его воспитания и окружения. Если проще: пока тебе не стали навязывать агрессивной рекламой зубную пасту, ты вряд ли вообще догадывалась о кариесе!

— Я склонна отнести боязнь кариеса не к idola specus, а к idola theatri, — вкрадчиво мурлыкая, заявила Алиса. Теперь Пенелопа резко села на кровати.

— Ведь идолы индивида, или пещерные идолы, как их называл весьма любимый мною философ Бэкон, это ошибки отдельного человека, обусловленные его субъективными симпатиями или предпочтениями, — продолжает Алиса. — В то время, как идолы театра — это слепая вера в навязанное, в авторитеты, совершенно необдуманное подчинение ложному мнению и воздействию. Ну как? — интересуется она, покачиваясь. — Я хорошая ученица? Подожди, я под конец могу и цитату выдать по теме. “Истина — дочь времени, а не авторитета” (Ф. Бэкон), ага!

— Что?.. — не верит своим ушам Пенелопа.

— Кореец всегда говорил — мало обладать знаниями, важно, потребив их даже поверхностно, вовремя поразить собеседника, чтобы воспользоваться его замешательством либо для утверждения собственного авторитета, либо для решения проблем.

— Решения проблем?..

— Да. Он говорил, что человек в замешательстве склонен к излишней болтовне, и, чтобы восстановить пошатнувшийся авторитет, многие люди необдуманно выдают такую информацию, какую в спокойном состоянии они держат в строгой секретности. Но больше всего, если честно, мне по душе идолы рода, раз уж мы с тобой заговорили о высоком.

— По… почему именно идолы рода?

— Потому что я, наверное, язычница. И приписываю природе такие конечные цели, которые ей несвойственны, по мнению ученых. Например, я верю в предназначение, в рок, в судьбу и люблю заниматься необоснованными обобщениями.

Вот, например. Если два человека в течение нескольких дней суются в твою жизнь, заявляя об отцовстве, и оба при этом безвременно погибают, это наверняка имеет какое-то вполне жизненное объяснение. Но мне приятней думать, что я-из рода друид, я — порождение самой природы, самого бога земли, и у меня не может быть никакого биологического отца. И всякий, покусившийся на эту роль, будет немедленно уронен с балкона или размазан мозгами по стенке. Теперь возникает вопрос, — Алиса хрустит фольгой, — если меня приковать цепью к умершему Гоше Мазарину, сколько я протяну, прежде чем начну прорастать в склепе корнями прежде чем тело мое превратится в стебель, волосы — в ветки?.. Мне нравится твой Париж. Если когда-нибудь я и попаду в настоящий, навряд ли мне удастся там покачаться в гамаке под Триумфальной аркой. А моя мама любила город, в котором Гауди сделал свой последний перед смертью проект.