Падение

Но в Нью-Йорке диспетчеры, едва увидев новости, едва поняв, что пункт назначения – аэропорт Кеннеди, приступили к работе самостоятельно. Джордж видел, что один его сотрудник сидит явно в пижаме. Другая сотрудница сняла и сунула под стол туфли на высоком каблуке. Все равно первое свидание шло так себе. Футболка парня, примчавшегося прямиком из спортзала, насквозь пропиталась потом.

Боже, как он их всех любил. Как гордился их преданностью долгу. Подобно маяку, они всегда служили гарантом надежды. В хаосе бури они были предсказуемостью среди всей непредсказуемости. Они указывали путь домой. И не только эта башня. Каждый диспетчер, каждый центр на пути борта 416 служил одной цели: вести его.

Двадцать четыре часа семь дней в неделю триста шестьдесят пять дней в году здесь был не офис и не рабочее место. Здесь их башня. Здесь они проводили праздники и выходные, ночь и утро. Вместе. Это их второй дом.

Но Джордж знал, что теперь с минуты на минуту нагрянут военные – и башня превратится в многолюдный зал военного совета.

– Эй, шеф?

Джордж взглянул на мужчину, стоявшего в дверях. Из-под выцветшей кепки «Метс» на плечи сбегали светлые волосы, мятая незаправленная гавайская рубашка задралась, предательски выдавая пивное брюшко. Этот мужицкий мужик был самым умным и самым старшим диспетчером Джорджа. «Либо работать тут, либо гоняться за торнадо», – объяснял Дасти Николс свое решение стать авиадиспетчером. Он почему-то считал, что только на этих двух работах не требуется носить галстук и регулярно мыться.

– Что случилось? – спросил Джордж.

– На связи Чикаго. Говорят, что общаются с командиром четыре-один-шесть – но не по голосовой связи.

Джордж склонил голову набок.

– Та-а-ак…

Дасти поправил кепку, переминаясь с ноги на ногу.

– С ума сойти можно, шеф. Он отбивает на микрофоне морзянку.

Глава двадцать первая

Билл разучился как расшифровывать морзянку, так и передавать, – но тем не менее упорно жал на кнопку все это время, даже когда казалось, что его никто не слышит. И старые знания возвращались – хоть он и чувствовал, как от напряжения на ладонях скапливается пот. Азбука Морзе и сама по себе сложная, не говоря уже о том, чтобы общаться на ней втайне, лавируя при этом в параллельном разговоре.

Среднестатистический пилот не знает азбуку Морзе. Может, кто-нибудь из военных ветеранов – да. Но по большей части это мертвый язык. Что сейчас, что тридцать лет назад, когда Билл заявил об этом своему первому летному инструктору. Но тот, ветеран Второй мировой, и слышать ничего не желал. Ему было плевать, что Биллу трудно и лень ее учить и что он считает это пустой тратой времени. Морзянка – еще один инструмент про запас. Инструктор сказал, что на работе Билл сразу поймет: любая ситуация может очень быстро стать весьма скверной. И когда станет – а это обязательно произойдет, – понадобится полный набор инструментов.

Никогда еще Билл так не радовался тому, что ошибался.

Кэрри пристально следила за ним по ту сторону экрана. После стольких лет совместной жизни Билл искренне верил, что она уже знает его лучше него самого. По его выражению она понимала, что мыслями он где-то в другом месте. Жаль, нельзя сказать где.

«Держись, детка. Я разберусь».

Сэм взглянул на свой телефон.

– Мы подобрались ужасно близко к моменту выбора. Мне нужно твое решение, Билл.

В горле встал ком. Билл поерзал, что-то пробормотал, чтобы потянуть время.

Сэм перебил:

– Брось, Билл. Что ты решил? – Тон был насмешливым. Краем глаза Билл заметил, как дуло пистолета приблизилось к его голове.

– Пожалуйста, – сказал чей-то голос. – Возьмите меня. Только меня.

От чистоты в этом тихом детском голосе у Билла что-то надломилось внутри.

Нижняя губа Скотта дрожала. Его мольба вовсе не была похожа на выбор взрослого человека, который осознанно принимает свою участь. Это был крик невинного маленького мальчика, не имеющего никаких других средств. Ребенок просто подражал тому, что делали герои в боевиках. Тому, что, как он считал, сделал бы папа.

Игрушечный поезд пошел на новый круг – глаза Скотта распахнулись от восторга, когда крошечный локомотив в очередной раз пропыхтел мимо. Исчезнув в туннеле из папье-маше, он снова появился через метр там, где паслись пластмассовые лошадки. Руки мальчика сжимали поручень, дыхание туманило стекло.

Билл посмотрел на часы. Сорок пять минут – и до сих пор ни слова. Он глянул на медсестер, прошедших мимо с одноразовыми чашками кофе.