Падение [Сюрреалистический роман]

— Почему вы спрашиваете?

— Ну… люди интересуются, знаете ли, — он так вытаращил правый глаз, что мне показалось, будто сейчас он вывалится у него из глазницы.

Люди. Какие?

— Сегодня ночью обещали северо–западный. Сильный? Исчё какой! Ого! Это к холоду… Опять придется запасаться меховой одеждой. Точно, к холоду. Всякое случается… Но в прошлом–то году холода не было. Вот–вот. Значит, будет в этом. Да–да. Раз на раз не приходится.

Теперь я вспомнил, откуда взялись эти слова. Да, вспомнил. Как же я мог забыть? Блестящая подсказка, которую дало мне подсознание. Понятно, кого он имел в виду, когда сказал, что мною интересуются. Как все это ничтожно, трудно даже поверить!

— Кто интересуется?

— Соседи.

— Ну и что? — осведомился я равнодушно.

— Мы думаем, что вы писатель, это правда?

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Сегодня ночью обещали северо–западный! Сильный?! Исчё какой!!! Ого!!! Это к холоду!. Опять придется запасаться меховой одеждой! Точно, к холоду! Всякье случается! Но в прошлом–то году холода не было! Вот–вот! Значит, будет в этом! Да–да! Раз на раз не приходится! Но тут же взял себя в руки и сухо ответил:

— Нет.

После этого старик уже не наступал. Впрочем, наверное, он все–таки собирался, но, прежде чем придумал, какой следующий вопрос задать, я уже успел попрощаться.

Я решил сходить в магазин, и заодно прогуляться. Дело в том, что в голове моей появился один любопытный замысел, и сейчас я старательно обдумывал, могли бы подобные действия пойти на благо той великой идее, которую я вынашивал много лет и кою уже начал излагать на страницах этой книги.

Глава 6

Вернувшись из магазина, я прошел в спальню, достал свою покупку и выложил ее на стол. Это был рулон плотной фольги для мяса. Я смотрел на покатую лоснящуюся поверхность — у меня уже не было никаких сомнений, что мой план необходимо воплотить в жизнь. Более того, я готов был начать прямо сейчас. Но я убедил себя, что следует подождать второй половины дня.

В этой фольге теплилась жизнь, каждой частичкой своего тела я ощущал ее серебряные яркие брызги.

— Ты меня слышишь? — это был мой собственный голос.

Никакого ответа не последовало.

Я сел за стол и коснулся продолговатого рулона кончиком мизинца. Странное скользящее ощущение покоя.

Мне показалось, что в тишине комнаты фольга чуть скрипнула.

«Наверное, она пытается ответить и не может — так ничтожен мой способ общения, — решил я, — но все равно на всякий случай следует подождать».

Я отвел глаза. Черный квадрат стола, а на нем — полый цилиндр с толстыми стенками. Свет дня отражается в его выпуклом зеркале белесым эллипсом. Ниже стола — грязный линолеум пола с коричневыми свечевидными узорами. Мне пришло в голову, что было бы очень забавно заставить их зажечься и осветить этот двумерный сплющенный мир. Но как это осуществить? Наверное, с этим даже не справился бы пирокинез.

Тонкая продольная линия разреза делила линолеум на две широкие дорожки, чуть бугристые, с узкими холмиками–волнами. Вот оно — мое море, не пенящееся, не ревущее. Оно застыло, словно под тяжестью накопившейся соли.

Соляное озеро покоя.

Я подумал о бельевом шкафе, который стоял в дальнем углу комнаты, стоял и не двигался. Внутри него клубились какие–то тайные размышления, коими он постоянно обменивался с другими предметами. Я чувствовал это, но не мог услышать, о чем он с ними разговаривал, как ни старался.

Нет, я постоянно должен напрягать слух до предела. Если я смогу достоверно описать, как происходит общение между предметами, появится еще одно — главное — доказательство моей теории.

Я посмотрел на шкаф. Да, только теперь посмотрел, до этого я лишь думал об этом предмете, а свежий зрительный образ отсутствовал. Но я опять не ощутил ничего нового, я решительно не мог уловить тот внутренний поток мыслительных процессов, который в нем циркулировал.

Внезапная страшная боль в желудке — я вспоминаю, что ничего не ел еще с утра вчерашнего дня. Я бегу к холодильнику, гул которого доносится из кухни со странной объемной монотонностью.

Нет, все–таки я еще не стал вещью. Пока что.

Я завидую тряпичному клоуну, который по–прежнему лежит в моем кармане.