Падшие люди

Томас менторским тоном сообщил, что это заведение в чести у писателей, художников и актеров – представителей культурной элиты. Что мы здесь забыли, я затруднялась сказать. Всюду висели зеркала; на стенах и потолке, покрашенных в золотой цвет с оранжевым оттенком, резвились амурчики. Мерцание свечей и нескончаемые отблески окутывали зал желтым сиянием, создавая атмосферу гедонизма. Стулья были обиты красным бархатом. В окружении этой напыщенный безвкусицы чувствуешь себя так, будто ты замурован внутри елочной игрушки. Если честно, по стилю здешний интерьер мало отличался от того, что я видела в Уилтонском мюзик-холле в Ист-Энде. Я была там однажды на акции протеста, прорвалась вместе с группой женщин из числа приверженцев методизма и Армии спасения, разъяренных слухами о том, что актрис, выступающих на тех подмостках, можно нанять за несколько шиллингов. «Кафе Руаяль» имело такое же мишурное вульгарное убранство, только его шлюхи стоили дороже. К ним я причисляла и себя – разряженного пуделя, прикованного к богатому сумасброду цепью, которую я сама надела себе на шею.

Зал полнился звоном бокалов и гомоном голосов, а мы с Томасом сидели в угнетающем молчании. Он все насмехался, что у меня нет подруг, но и его друзей я почти не встречала. Он кичливо сыпал именами, обсуждая то одного, то другого, некоторых выдавая за своих наперсников, но ни один из его так называемых близких друзей дома у нас ни разу не был. На благотворительных мероприятиях и приемах, что мне случалось вместе с ним посещать, он представлял меня гостям, и у меня складывалось впечатление, что его фамильярность приводит их в растерянность. Теперь я склонна думать, что мне это не казалось. Все, с кем он заводил разговор, отвечали ему любезностью, но были смущены, словно очень смутно представляли, с кем они общаются. А я, наблюдая за ним, мысленно морщилась. Томас имел миллион знакомых и ни одного настоящего друга. Чем больше я узнавала его, тем сильнее он меня разочаровывал.

Наконец Томас объявил, что мы уходим из ресторана. Я обрадовалась, хотя он поднялся из-за стола и размашистым шагом пошел из зала, не дожидаясь меня. Я допила вино и поспешила за ним, путаясь в своих вычурных юбках. Мы взяли в гардеробе пальто и сквозь толпы людей в фойе принялись пробираться к выходу. Я пыталась не отставать от мужа, а он вдруг встал как вкопанный, так что я сзади налетела на него. Томаса остановил немолодой джентльмен с косматой седой бородой и солидным животом. Щеки и нос у него были красные – видно, он изрядно выпил бренди; на лацкане пиджака красовались медали. Он пальцем тыкал Томаса в грудь. Я стояла в тени мужа. Он меня не представил. Они о чем-то быстро переговаривались. Слов я не улавливала, но догадывалась, что речь шла о работе и этот джентльмен явно занимал более высокое положение. Томас кивал на все, что бы тот ни сказал, заискивал перед ним, как школьник, пытающийся запомнить требования учителя.

Супруга джентльмена, невысокая коренастая женщина, улыбалась, отчего на ее щеках сквозь румяна проступала сеточка вен. Наклонившись вперед, она поднесла очки к моей шее.

– Прелестное ожерелье, дорогая. У вас недавно был день рождения?

Я покачала головой.

– Камень в вашем ожерелье… по-моему, оливин носят те, кто родился в августе. – Она кивнула, уверенная в своем предположении.

– В самом деле? – Значит, не зря я подозревала, что прежде это украшение уже кому-то принадлежало. Я положила ладонь на сердечко. – Мой день рождения в январе.

В лице дамы отразилась озадаченность, но она все равно улыбнулась. Мужчины как раз закончили свою беседу, и нас развело в разные стороны. Меня и Томаса толпа понесла к выходу. Его рука в перчатке лежала на моей спине, подталкивала меня вперед. После разговора с пузатым джентльменом он еще больше помрачнел. Когда мы оказались один на один в экипаже, я не могла избавиться от ощущения, что меня приковали к склону просыпающегося вулкана. От Томаса исходил жар. Примостившись на краешке сиденья, я размышляла: спросить мужа, чем он расстроен, равносильно тому, что подразнить медведя; если не спрошу, он сочтет, что я к нему невнимательна.

– Что-то случилось? – поинтересовалась я.

Он выдавил из себя басовитый смешок, как будто играл на сцене.

– Это существо желает знать, что случилось. Скажи, зачем вообще спрашивать. – Это прозвучало не как вопрос.

Я уткнулась взглядом в колени. Что бы я ни сделала, ни сказала, ссора неизбежна. Нужно просто постараться быть тише воды ниже травы. Если ему не на что будет реагировать, возможно, его ярость истлеет сама собой. Мы ехали в молчании. Кеб громыхал по булыжным мостовым, и мы подпрыгивали и кренились с каждым толчком. Я отдалась на волю трясущегося экипажа, болталась туда-сюда, как тряпичная кукла.