Падшие люди

– Мейбл… знаешь, замужество – это не предел мечтаний, как полагают многие. В реальности это все равно что работать медсестрой… или исповедовать католичество, как я слышала. Удовольствия столько же.

Она смотрела на меня с озадаченностью во взгляде.

– Шутка, – сказала я.

– Ой, а я не поняла.

– Айлинг тоже так обычно говорила. Я не очень хорошо умею шутить.

– Да нет, я… Вообще-то, смешно. Тебе, должно быть, ужасно трудно после…

– Да. Теперь я гораздо счастливее. Мне повезло. – Я двинулась к выходу.

– Сюзанна?

– Да?

– У тебя все хорошо? Ты не больна, нет?

– Нет, – рассмеялась я, но потом вспомнила, что нужно вести себя тихо, дабы не навлечь неприятности на Мейбл. – Удачи, – шепнула я ей и уже громко добавила: – Ваша помощь неоценима, мисс Мулленс.

– Спасибо, мадам, – улыбнулась Мейбл. – Я напишу тебе, как доберусь до дома, – шепнула она напоследок. – Обязательно тебя отблагодарю. Честное слово.

20

Странная подвеска в форме сердечка была первым из подарков, которыми стал меня заваливать Томас. Наш дом в Челси не был загроможден мебелью, убран сдержанно и со вкусом, в традиционном стиле. Сама я ничего нового в него не привнесла: этот дом я никогда не считала своим, да и денег собственных у меня не было. Но с некоторых пор дом начал заполняться диковинками и декоративными украшениями, по всей видимости, купленными Томасом в состоянии опьянения или крайнего возбуждения. Выходило, что денежный вопрос, который активно мусолила в своих письмах Хелен, как будто был решен. Появились во множестве коробки с отвратительными сигарами, стоявшие одна на другой, хотя сам Томас не курил, а также дорогой коньяк, который и на вкус и на запах был одинаково омерзителен. Но основу его приобретений составляла одежда. Томас обожал покупать обновки.

Мой муж снова переменился: из неприступного брюзги превратился во взбалмошного психопата. А ведь еще только закончилась первая неделя сентября. Домочадцам от того легче не стало: мы и прежде страдали от его капризов, но теперь он и вовсе открылся незнакомой стороной, что внушало тревогу. В нем как будто что-то кипело. Неизменным оставалось одно: всякий раз, когда Томас был вынужден проводить со мной время, им владело нетерпение, словно он торопился поскорее исполнить свой супружеский долг и умчаться к истинной цели своего существования. Куда, к кому, я понятия не имела. Меня мало задевало, что Томас стремится не быть со мной, зато сильно беспокоило, что он без зазрения совести прогуливает работу. Пусть я не знала всех тонкостей, но мне хорошо было известно, как в целом функционируют больницы. Было много молодых, амбициозных и талантливых врачей, которые только и ждали, чтобы им разрешили бесплатно трудиться в таких лечебных учреждениях, как Лондонская больница. Сколь бы благородного происхождения ни был хирург, какие бы связи он ни имел, его частые прогулы никто долго терпеть не станет. Томас постоянно жаловался, что в его частный кабинет записывается мало пациентов, однако даже тем немногим, кто у него лечился, он мог отменить прием в последний момент, сославшись на то, что он не в настроении или что ему необходимо отдохнуть. С наступлением вечера он исчезал из дома, возвращался поздно, запирался на своем чердаке и на следующий день вставал ближе к полудню.

По большей части я сторонилась мужа, но в один прекрасный день он объявил, что намерен купить мне новый гардероб, одеть меня по последней моде: я обязана соответствовать образу своего супруга. Словно я была куклой, игрушкой. Покорно следуя за ним, я исходила ненавистью к себе. Я знала, что в нарядах, которые сама я для себя никогда бы не выбрала, я обнаружу свое подлинное «я» и все мгновенно признают во мне вкрадчивую, раболепствующую шлюху. Мы несколько часов ходили из магазина в магазин, и в одном из них злость, что бурлила в нем, едва не выплеснулась фонтаном наружу. Он измотал продавщицу, требуя, чтобы та приносила для меня платья, шляпы и пальто разных цветов. Я же стояла как изваяние.

– Это ведь все очень дорого, – шепотом заметила я, когда девушка скрылась в глубине лавки. – Хелен в своих письмах…

Я думала, что веду себя осмотрительно, но истеричная улыбка исчезла с лица Томаса, он подступил ко мне, схватил за руку и больно ущипнул. К стыду своему, я вскрикнула.

– Не смей меня позорить, – прошипел он мне на ухо.

Сквозь щель в занавесках я увидела клинышек лица продавщицы. Та покраснела, когда поняла, что я застала ее за подглядыванием, и отпрянула в тень. В ее чертах читалась жалость, мне стоило больших трудов не расплакаться.