Извозчик снова крикнул, пытаясь выяснить, что происходит, но Томас опять велел ему ехать, не останавливаясь. Я думала, он меня задушит, прямо на полу экипажа, но его руки наконец нашли то, что искали: подвеску в форме сердечка. Он сорвал с меня ожерелье. Цепь лопнула, оставив жгучую ссадину на коже.
Мы подъехали к дому. Я сама сошла с экипажа, дверцу закрывать не стала. Но Томас за мной не последовал, а, напротив, захлопнул дверцу. Извозчик смотрел на меня. Я на мгновение встретила его взгляд. Он притворился, будто ничего не замечает. Но по его лицу я поняла, что являю собой ужасное зрелище. Экипаж покатил прочь. Томас забрал с собой мой доломан, отороченный белым мехом, и подвеску – вещи, что он мне подарил. Я была наивна, полагая, что они когда-либо принадлежали мне. Я стояла на улице в своем вычурном платье. Изо рта на него капала кровь. Я провела языком по губам. Они были гладкие и воспаленные, уже разбухали. Когда Томас ударил меня, я поняла, что он сдерживается, не до конца изливает свою злость.
Миссис Уиггс при виде моего лица охнула, но тут же взяла себя в руки, притворяясь, будто не произошло ничего страшного – просто очередная нелепая случайность. Поднимаясь следом за мной по лестнице, она канючила, чтобы я скорее сняла розовое шелковое платье.
– Прямо сейчас же, миссис Ланкастер! Застарелые пятна крови труднее отстирать.
Дух Смуглой Энни
Тимоти Донован, управляющий ночлежным домом «У Кроссингема» на Дорсет-стрит, слыл угрюмым неуступчивым человеком. Все знали, что бесполезно просить его о какой бы то ни было услуге, он непременно откажет. Донован же, со своей стороны, избегал всякого излишнего взаимодействия с ночлежниками, ибо, сколько он ни напоминал им правила и условия съема жилья, они всегда стремились урвать гораздо больше за меньшую цену. Эти люди не имели ни чести, ни совести, за что он их глубоко презирал.
Было еще довольно светло, когда на пороге его кабинета появилась Смуглая Энни. Увидев ее сгорбленную стыдливую фигурку, он внутренне ожесточился – догадывался, что сейчас последует просьба. Энни в его заведении была частой постоялицей, регулярно платила как минимум за три ночи в неделю. Где она пропадала в остальные, он не знал; наверно, как и большинство ей подобных, ночевала под открытым небом.
Не сказать, что Смуглая Энни ему не нравилась. Она была воспитанна, учтива, даже складно говорила. Он слышал, что отец ее был караульным, а сама она когда-то была замужем за извозчиком, но тот умер. От Энни веяло некой зловещей меланхолией, словно она давно уже превратилась в бесплотный дух, застрявший в земной оболочке. Донован просто диву давался, что она все еще жива, – это было выше всякого разумения. Энни была больна, и ей становилось только хуже, что он отмечал каждый раз, когда встречал ее. Наверно, ей было лет сорок пять, но выглядела она старше. Лицо удлиненное, с грустными глазами, на которые нависали веки; походка медленная, неуклюжая. Энни любила выпить, но в состоянии опьянения вела себя более чем пристойно и оттого не вызывала омерзения, как многие другие. И вот сейчас она стояла в дверях его кабинета. Доновану, естественно, была ясна причина ее визита.
– Добрый день, Энни, – поприветствовал он ее.