Падшие в небеса. 1937 год

— Вера, я не хочу заново начинать этот разговор. Не хочу. Решай сама. Сама. Я не могу заставить тебя это сделать. Не могу. Это должно быть твое решение. Только твое. Но я тебе обо всем рассказал. Обо всем. Думай. Ты уже взрослая. Ты уже должна сама принимать тяжелые для тебя решения. Чтобы потом, никого не корить. Вера закивала головой. Она покосилась на замерзшее от мороза стекло. На улице все еще пели частушки. Крики веселой компании звучали сейчас как-то нелепо и зловеще. «Они все веселятся. Они пляшут и смеются?! Пир во время чумы?! Смех во время страданий?! Так было. Так будет. Кто-то веселится, а кто-то мучается. А завтра.

Завтра — любой из них, поющий сейчас частушки, может оказаться там, в тюрьме! Но они об этом не думают. Не хотят думать. Может быть, так легче жить? А? Вот так — не думая о завтрашнем дне? Так легче жить? И проще веселиться, пока есть время?!

Будущее, зачем оно нужно, если оно — ужасно? Если впереди лишь мучения? Будущее, зачем нужна такая будущая жизнь, в которой нет места радости и любви? Об этом. Может быть — об этом, думала моя мама, когда надевала петлю на свою шею? О том, что впереди нет просвета и лучше все кончить одним разом?» — подумала Вера и вновь закрыла лицо ладонями.

Она зажмурила глаза и представила лицо Павла. Его доброе и немного растерянное лицо. Он, сидит и читает ее письмо. Он читает и понимает, что она его не любит. И не будет его ждать. Что тогда?! Что он сделает? Что сделает Павел? Каково будет ему?

— Вера, учти, его отправят в лагерь. Отправят. Это не навсегда. Не навсегда. Он может вернуться. Может,… - нарушил тишину Андрон. Вера опустила ладони. Она открыла глаза и посмотрела на Маленького:

— Что значит — может? Ты, даже не исключаешь возможности, что мы больше с ним — не увидимся? А? Ты, это хочешь сказать?! Андрон ударил ладонью по столу. Вера вздрогнула. Маленький встал и подошел к окну. Он стоял, широко расставив ноги, засунув руки в карманы галифе — тяжело дышал. Щукина видела, что он разозлился:

— Да пойми ты, глупенькая! Сейчас ничего исключить нельзя! Ничего! И я не могу ничего гарантировать! Понимаешь — я не господь Бог! Не господь! Я не могу творить чудеса!

— Хм, странно. А некоторые твои коллеги считают, что они всемогущие. Так. Вот. Распоряжаются судьбами, как хотят, — язвительно сказала Вера.

— Вера, ты начинаешь вновь хамить. Хамить. Сейчас такая политическая ситуация!

Понимаешь, мы много раз говорил на эту тему! Много! И все равно ты остаешься при своем мнении, я при своем. Давай уважать хотя бы это. Не надо. Ты лучше подумай о другом! О другом, Верочка! Подумай!

— Вот я и думаю. Вот я и говорю. Я знаю. Я знаю, что ты хочешь мне помочь, но ты меня пойми — какой ценой дастся мне твоя, эта помощь? Предательством?

— Вера! — вскрикнул Андрон. — Да пойми ты глупая, нельзя ради любви обречь себя на смерть! Нельзя, хотя бы ради ребенка! Мы опять начинаем говорить об одном и том же!

— Я понимаю. Я, понимаю, — грустно ответила Щукина. Она склонила голову и поникла. Словно цветок на клумбе после холодной ночи. После заморозков. Когда роса, сначала превратилась в хрусталики льда, а потом заморозила лепестки. Цветок красивый, но он уже мертвый. Он завял. Маленький покосился на Веру. Ему, так захотелось — подскочить и обнять ее! Осыпать поцелуями ее щеки и шею! Целовать. Целовать! Целовать… Она, она такая хрупкая и прекрасная. Ее беззащитность сводит с ума! Ее так хочется оберегать! Вера! В ее имени звучит призыв к любви!

— Я согласна. Я согласна. Но, при одном условии, — неожиданно и неуверенно произнесла Щукина.

— Что? — не понял ее Андрон. Он даже не поверил своим ушам. Он хотел услышать эту фразу вновь!

— Что ты сказала? — Андрон, резко повернулся и рухнув вниз, встал на колени у ног Щукиной. Она отвернула от него лицо и куда-то в сторону, повторила:

— Я согласна. Но при одном условии.

— Конечно, конечно! Какое условие?!

— Я хочу его увидеть. И лично отдать письмо. И пусть он прочитает его в моем присутствии…

— Что? Что?! Вера? — обомлел Андрон.

— Я говорю — хочу его увидеть! В последний раз! Все. Я хочу ему отдать это письмо лично. Ты можешь это устроить?

Андрон вскочил, поднявшись в полный рост, зло посмотрел на девушку и пригрозил ей пальцем, словно маленькому ребенку:

— Вера! Вера! Что ты говоришь! Ты же знаешь — это невозможно! Вера! Это невозможно! Даже не думай! Не думай!

Андрон зашагал по комнате, как медведь в клетке. Он, мерил помещение шагами, и что-то бормотал под нос. Половицы скрипели у него под сапогами. Доски неохотно выли под тяжестью ног. Писк звучал противно и опустошенно. Вера закрыла глаза. Она вслушивалась в эти мерзкие звуки:

— Андрон! Андрон! А почему ты вообще со мной, так вот, мучаешься? А?! Андрон?

Скажи — зачем я тебе нужна? Зачем? Почему ты меня так оберегаешь? — вдруг жестко и дерзко спросила Щукина.

Это был властный и требовательный голос. Вопрос судьи к обвиняемому. Маленький от неожиданности застыл на месте. Он покосился на девушку. Он не знал, что ответить. Он растерялся. Щукина покачала головой. Она, грустно улыбнувшись, добавила: