Падший ангел

опытов огню. Но было уже поздно: я вкусил. Не

просто заупрямился, но подвергся сладчайшему из

соблазнов. То есть — посягнул на ремесло — сродни

божественному. И вот что удивительно: оба мы —

отец, одержимый рациональной заботой моего обу-

чения наукам, и я, бессознательно окунувшийся в

сочинительство, — ставили перед собой одну (в

итоге) цель — вытащить меня из растительно-жи-

вотного состояния, то есть отслоить от природного

мира «чистой материи», где настоящее — миг еди-

ный, а то и вовсе ничто, отслоить и передать в мир

духа, в царство интеллекта, где проживал бы я, по

крайней мере, в трех измерениях — в настоящем,

прошлом, будущем, а если повезет — и в воображе-

нии, то есть в мире образов и в мире фантазий.

Чтобы я в конце концов не просто задумался, но от-

важно спросил себя: кто я, человек? И не менее от-

важно ответил: аз есмь мысль, воля и совесть подо-

бия божия, малая ее искра.

О духовной сфере бытия с некоторых пор хочет-

ся высказаться определеннее. Не для того, чтобы

«закрыть тему», а для того, чтобы не зябнуть в даль-

нейшем от постоянных сомнений. И предчувствий.

Сказать определеннее о нематериальном — значит

заземлить высокое, горнее, породнить (или столк-

нуть?) небо с землей. Скажем, словесно озвучить

какую-нибудь тяжелую, нержавеющую, из благо-

родного материала мысль вроде: «Труд есть одухо-

творенная материя». Подтвердив эту мысль возник-

новением из «мысленного небытия» любого из

предметов, окружающих нас в жизни, — каранда-

ша, стакана, шляпы, книги, лампы, часов, ибо что

они, как не воплощенная воля, задумка, идея, фан-

тазия разума, отлитая в определенную форму?

Отец недавно рассказал про смерть своего това-

рища, солагерника, побывавшего, как и отец, в «ежо-

вых рукавицах». Умирал этот человек уже стари-

ком, в домашней обстановке, в своей постели — где-то

в конце семидесятых. Умирал убежденным атеистом,

причем атеистом-спорщиком, атеистом-пропагандис-

том. И тут необходимо сказать, что с моим отцом этот

бедолага, несмотря на прочную житейскую дружбу,

в одном вопросе никак не сходился, постоянно выяс-

нял отношения, даже конфликтовал, а именно — в

вопросе о местонахождении на земле... Бога.

Философствовали, как правило, за вечерним чаем

в компании сверстников, то есть людей пожилых,

прошедших отпущенное судьбой от края до края.

Беседы свои душеспасительные иронически имено-

вали журфиксами. На одном из таких журфиксов

товарищ отца, долго и безнадежно хворавший опу-

холями внутренностей, воскликнул из глубины

кресла, в котором полулежал, принимая посильное

участие в чаепитии:

— Где он, этот ваш... благодетель?! В каком из-

мерении пребывает? И есть ли ему дело до нас? По-

чему тогда носа не кажет? Не напоминает о себе? Где

его царство-государство расположено? В какой га-

лактике, если не здесь, не на грешной земле? В ка-

ком мире его искать? В какой мгле?!

Тогда мой отец отвечает больному словами Христа:

— Царство мое не от мира сего.

— А где же тогда?! На луне, что ли? Если оно

есть, то кто-нибудь наверняка его видел или слышал

о нем. Кто, кто, помимо мифического Христа и лите-

ратурного Данте Алигьери, может сие подтвердить?

Чтобы — конкретно! На ощупь! А коли нельзя ни

увидеть, ни потрогать руками, то и... заткнитесь вы

со своим Богом!

Однако отец не собирался уступать позиции. Оба

теперь стояли на краю жизни: отцу — за восемьде-

сят, его оппоненту — чуть меньше, но у последне-

го

го — болезнь, из которой выбраться не чаял. Терять

обоим, кроме души, было нечего. Вопрос они тере-

били, выражаясь социальным языком, архиважный,

не просто отстраненно-мировоззренческий, но кон-

кретно-гамлетовский: быть им или не быть в гло-

бальных масштабах, а не в мелких, земных частнос-

тях? И тогда отец спросил товарища:

— Вот говоришь — нельзя пощупать... А ска-

жем, пришла тебе в голову мысль, ну хотя бы эта

самая, о прощупывании. Ее-то, мысль, можешь ты

прощупать? Пальчиками? К тому же — откуда при-

шла? Не с неба же свалилась? Или вот... внука свое-

го, Андрюшку, любишь. Любовь к нему в твоем

сердце имеется. А ты ее видел когда-нибудь, любовь

сию конкретную, глазами своими близорукими?

Хотя бы при помощи очков? Так где же она? В доку-

ментах, удостоверяющих личность? В сердце она

твоем! Вот и... Бог там. Или, скажем, ненависть к

врагам своим. Взвешивал ты ее на весах справедли-

вости? Сколько ее потянуло? И в каком она вещест-

венном виде — навроде песка или жидкая? Да и сам

ты на свете — кто? Мешок с костями и требухой или

носитель всевышней воли, мысли, века пронзающей,

воображения, переносящего тебя хоть на Марс, хоть в

колхоз «Светлый путь», совести, не позволяющей

тебе до конца дней терять образ «венца природы» —

человека? Ведь и ее, совесть-то, кстати, не ущип-

нешь, не прикинешь на глазок, не обработаешь на

вычислительной современной машинке!

Вот такие беседы, такие журфиксы, такие страс-

ти. На последнем витке движения вокруг солнца (не

вокруг же себя?).

Без веры в бессмертие души человеческой не

только умирать — жить тяжко, даже молодым. А с

возрастом — не только тяжко, но и невозможно. И

тут важно будет спросить Небо (не воздух же): всем

ли на земле дается такая возможность — поверить в