Падший ангел

Преданная Теодора могла являться взору ее обезумевшего мужа хоть в стыдливом чепце, хоть с бриллиантовыми нитями в волосах, — все равно он не замечал ее и не хотел замечать.

Ближе к полуночи Калишту начал вспоминать, что́ в подобных обстоятельствах говорил Пальмерин — прославленный рыцарь, воспетый Франсишку де Морайшем, — пред замком Алмоурол, который скрывал в своих потайных покоях прекрасную Мирагуарду.^{216} Во время этих размышлений, когда он постепенно понимал весь смысл сладостных фраз, произнесенных прославленными любовниками, ставни осторожно отворились, а вслед за этим поползла вверх оконная рама.

Убежище, в котором хозяин Агры укрылся от ветра, находилось в стороне от дороги и было недоступно для глаз того, кто открыл окно.

В то же самое время он услышал шаги и увидел, как к дому Аделаиды приблизилась закутанная тень и направилась к открытому окну.

Калишту де Барбуда решил, что неверная супруга дона Катарина Сарменту по-прежнему привержена греху, ощутив при этом, что его самолюбие человека, возрождающего погубленные сердца, несколько задето.

Он заподозрил также, что Бруну де Вашконселуш,^{217} нарушив клятвенное обещание, вернулся из-за границы, вознамерившись восстановить преступную связь.

Но у Калишту не осталось времени на новые предположения. Закутанная в шинель фигура сообщила о себе сухим кашлем; и тотчас из окна раздался ответный, более приятный на слух кашель. Прозвучавший затем диалог открыл Калишту, кем были собеседники.

— Очень хорошо, что ты получил мое письмо, Вашку! — сказала Аделаида. — Ты был в доме у своей тетушки-графини? Я послала туда напоминание о том, что сегодня была новена^{218} в память о Ранах Господних…^{219}

— Я был изумлен! — ответил Вашку да Кунья. — Что за внезапное решение? Уехать в поместье в такую погоду! Как странно!..

— Причиной этого была я, — произнесла его собеседница. — Мое сердце столь чувствительно, что из любви к тебе не допускает, чтобы голос другого мужчины обращался к нему в тех же словах, которые я хочу слышать и принимаю только из твоих уст. Лучше я останусь здесь наедине с мыслями о тебе, чем буду вынуждена терпеть дерзости Калишту де Барбуды…

— Как?! — перебил ее Вашку. — Неужели этот человек, такой серьезный!.. Такой богобоязненный!..

— Он — захолустный лицемер и грубиян!.. Тайком собирался поднести мне стихи!.. Какое оскорбление! Какое неуважение к моему положению!..

— И какое безнравственное и безбожное создание! Женатый человек, в летах, легитимист и, как говорит, католик, а осмеливается на такое… Я в ужасе! А ведь тетушка-графиня поручила мне пригласить его в воскресенье на праздник в честь Ран Господних… Можно ли верить людям!.. Но ты, Аделаида, должна присутствовать на празднике. В этом году мы отмечаем его со всей пышностью. Проповедник уже прочел мне свое наставление, обнаружив весьма глубокое знание предмета. Кузина Ласерда будет петь «Benedicite», а другая кузина, виконтесса Лагойнш, исполнит «Tantum ergo».^{220} Мы непременно устроим праздник лучше, чем граф Мелреш. Завтра я начну собирать цветы и попрошу кузин украсить алтарь в честь волхвов и в честь трех главных добродетелей.^{221} Теперь я его хранитель, ты разве не знаешь?

— Я не знала, любовь моя, — отвечала Аделаида, испытывая чувство гордости при виде благочестивого восторга этого превосходного юноши.

Около часа их разговор продолжался в том же тоне.

Луна следила за двумя собеседниками из-за туч, понемногу начавших рассеиваться.

Небо посинело и покрылось звездами, чтобы вознаградить добродетель хранителя трех главных добродетелей и прекрасной девы, которую судьба готовила к браку с самым деятельным устроителем празднества в честь Ран Господних, после которого благочестивый граф Мелреш должен был лопнуть от зависти.

Тем временем Калишту Элой про себя заключил, что если Вашку да Кунья не был святым, то в таком случае, несомненно, обнаруживал все признаки безусловного идиотизма.

Столь критическое отношение свидетельствовало о том, что дух Калишту уже клюнул на ядовитую приманку частичного нечестия, обещавшего вскоре выродиться в нечестие полное. И словно в наказание за насмешку над добродетельным юношей, он ощутил, как его сердце наполняется горечью.

Мало того что он услышал, как Аделаида обозвала его лицемером и грубияном. Провидению, которое покровительствует счастливым влюбленным, провидению, не иначе как с маленькой буквы, было угодно, чтобы Вашку да Кунья, этот юноша во цвете лет и красоты, радовался новенам и своей роли хранителя трех главных добродетелей… а в это время Калишту, уже прошагавший полпути к смерти, пылал нечестивым огнем и греховной страстью и отводил взор от сверхнепорочного образа супруги в чепце и синей косынке, которые, по моему разумению, достойны всяческого почтения.

Последние слова, произнесенные Аделаидой и Вашку, заслуживают того, чтобы быть записанными.