Падший ангел

Его стыд и ненависть были столь велики, что он сразу же написал Лопу де Гамбоа, поблагодарив за предупреждение о гнусном замысле Теодоры, и уверял кузена, что после столь невероятной и невиданной наглости считает себя вдовцом и впредь никогда не потерпит перед собой подобную фурию. Калишту прибавлял, что по возвращении в Португалию будет ходатайствовать о разводе и разделе имущества, если к этому времени Теодора не удалится к себе в Траванку, ни в чем не посягнув на относящееся к майорату Агра-де-Фреймаш.

Опустив в письме слова о предупреждении, отправленном им в Лиссабон, Лопу зачитал его Теодоре, особенно подчеркнув угрозы Калишту и оскорбительные прозвища, которыми тот наделял дерзкую супругу. Ко времени, когда пришло письмо, столь сильный залп из катапульты уже не требовался, чтобы сокрушить добродетель Теодоры.

Она почти безучастно восприняла ругательства мужа и сразу же озаботилась тем, чтобы переехать в свое родовое гнездо. Там она разделила между старым дядюшкой Паулу и кузеном Лопу попечения о своих богатых угодьях. И кузен Лопу, чтобы отличиться в исполнении порученного ему дела, переселился из своего обиталища в дом кузины, где занялся тем, чтобы вернуть этому поместью старинную пышность, достойную покойных основателей рода Фигейроа. С этой целью кузина передала ему шкатулку с монетами, которые копились с тех пор, как их привез из-за моря наместник Индии. Эти монеты, по-видимому, были приобретены так же честно, как их теперь собирались промотать.

Благодаря пенафьелским модисткам, и в еще большей степени девушкам на постоялом дворе, дона Теодора Фигейроа полюбила кринолин, покрой нового штофного платья и свое манто. Иногда кузен Лопу говорил ей, что, живя с Калишту, она была подобна необработанному алмазу; если это и было преувеличением, то бакалавр и вправду изумлялся тому влиянию, которое новый наряд оказывал на фигуру его кузины: талия стала тоньше, нога уменьшилась, бедра стали шире, кожа лица смягчилась, руки побелели, лоб под завитыми волосами словно стал выше. Походка Теодоры приобрела томность и изящество, которые теперь казались столь же естественными, как будто она вырабатывала их в салонах и совершенствовала в танцах! Воистину, женщина — это загадка! Такие метаморфозы в сорокалетнем возрасте могут быть осуществлены и изучены при помощи зеркала, отлитого в лабораториях некоего хитроумного вождя мятежников, который, хотя и был низвергнут Богом из Эмпирея, но не лишился своих умственных способностей!

И добавим, чтобы никто не сомневался во вмешательстве Сатаны в это происшествие, — Теодора жила в довольстве, забвении и счастье!

Глава XXXVI СЕМЕЙНЫЕ ИТОГИ

В Париж пришла хорошая новость, которая к тому же не сопровождалась огорчительными подробностями. Управляющий майората лишь сообщил хозяину, что госпожа удалилась в Траванку, оставив все на своих местах и забрав только то, что принадлежало ей. Лопу де Гамбоа внушил управляющему тон, который следовало придать письму. Самому ему не хватило бесстыдства, чтобы продолжать переписку с мужем кузины.

Калишту направил стопы в Лиссабон, предупредив Томазию, что от Ифижении необходимо скрыть непристойную сцену, устроенную его женой. По возвращении из Парижа хозяин Агры расположился в особняке бразильянки. Прогулка в Европу очистила его дух от паутины и пыли. Бывает весьма полезно подставить глаза целебному бризу, который дует во Франции и Италии. Лиссабон показался Калишту Элою слишком незначительным пространством, чтобы ради него приносить большие жертвы. Сердце депутата освободилось, и он подчинился его голосу.

Хозяин Агры присутствовал еще на нескольких парламентских сессиях. Свои речи он расцветил воспоминаниями о промышленном прогрессе за границей. Он был очарован французскими наслаждениями и пошел даже несколько дальше доктора Либориу де Мейрелеша в своих восторгах по поводу иноземного блеска и в сожалениях о ничтожестве отчизны.

Калишту Элой озаботился устройством своих домашних дел, чтобы средства, необходимые для роскошной жизни в Лиссабоне, не могли иссякнуть, и начал сладкое существование, не отравляемое даже малейшей неприятностью. В его душе возродилась любовь к чтению, на этот раз — к современным книгам, в которых он обнаруживал свет и мысли, с трудом находимые в старинных сочинениях.

Кровь бросалась ему в лицо, когда он читал свою речь о роскоши, и другую, еще более нелепую, о Лукреции Борджиа из оперного театра. Новое знание заставило его страдать. В первые два месяца жизни в Лиссабоне Калишту исписал несколько тетрадей, собираясь опубликовать книгу против роскоши. Он в смущении перечитал свое произведение и велел слуге сжечь рукопись. Слуга не сжег ее, а спрятал, но без недобрых намерений. Когда-нибудь читатели узнают, как в мои руки попали эти бумаги, пока же они услаждают своим чистым языком и учат чистым мыслям одного меня.