Падший ангел

В течение полугода Вашку Маррамаке хранил образцовое целомудрие, живя любовью к обитательницам замков из своих виршей. Плодом этих невинных ребячеств оказались редондильи,^{293} почти все хромые. Вашку искал деву, которая была бы достойна обрамления, созданного его фантазией. Но в землях Башту таковых не нашлось. Девы там столь же объемисты, как тыквы — это тыквы-молодицы. Но он мечтал о воздушной женщине. В то время женская воздушность была в моде и воплощала очарование; сегодня поэты-реалисты клеветнически именуют таких дам анемичными и страдающими бледной немочью. Мы, юноши прошлых времен, владевшие лирой и возвышенным духом, желали, чтобы наши возлюбленные — по разным причинам — питались утонченным ароматом цветов, подобно тому как это делают, по словам Камоэнса, некоторые семейства, живущие по берегам Ганга. Но модные ныне поэты под предводительством сеньора Рамалью Ортигана^{294} с усердием ресторанных зазывал проклинают поджарых дам, ибо те не съедают в один присест несколько килограммов говядины с горчицей, не пьют черное пиво и не намазывают на хлеб свежее масло.

Образ женщины, которая сверкала в золотой пыльце видений фидалгу из Ажилде и к которой он страстно стремился, был не таков.

Он стал искать этот образ в парке Сан-Лазару в Порту. Появись там Вашку одним воскресеньем раньше, ему встретились бы пять барышень хрустальной прозрачности, достаточно начитанных в «Телемаке» и знающих наизусть самые чувствительные эпизоды «Эрика» и «Маркитантку» Палмейрина.^{295} То были пять сокровищ Порту, драгоценных изяществом духа и талии — столь утонченные, что они напоминали кающиеся души из «Божественной комедии», завернутые в тарлатан.^{296} Эти барышни, принадлежавшие к различным семействам, были предметом волнения своих родителей, ибо по поводу брака они в один голос говорили, что ни в парке Сан-Лазару, ни в Филармонии, ни на одиннадцатичасовой мессе им не удалось встретить человека, который понял бы их. Итак, каждая из них была воплощенной мечтой Вашку Маррамаке. Однако, к несчастью, он появился в Порту с недельным опозданием, потому что как раз к его приезду все пять incomprises^{297} вышли замуж за пятерых бразильцев.^{298}

Вашку объездил всю страну, ища повсюду созвездия дам в нашей астрономической системе. Он побывал в Синтре, в Кашкайше, в цирке Ларибо́, в ученых гинекеях^{299} превосходнейших сестер Круш и на знаменитых балах во дворце маркизов Виана. Он слышал рядом с собой рев львиц и внимал металлическому холодку размеренных речей аристократических дам. Своей холодной рукой он сжимал пылающие опаловые персты дочерей маркизов. Он чувствовал, как во время головокружительных полек к его лицу мягко прикасаются их завитые букли, которые могли бы обнаружить гальванический ток в мужчине, если бы Гальвани раньше не открыл его в лягушках.^{300} Но он не ощутил ничего! Честное слово, ничего! Говорят, что, когда Вашку покидал лиссабонскую гавань, его сердце по своей пустоте могло соперничать с карманом, а сам он, склонив голову на грудь, плакал обильными слезами и, глядя на Берленгу,^{301} вопрошал у слепой судьбы, не в этих ли скалах скрывается женщина его мечты.

Он вернулся в Ажилде, пристрастился к игре в триктрак с аптекарем Макариу Афонсу и стал обучаться искусству политики у мирового судьи. Этот государственный муж, агент по выборам, награжденный мантией Ордена Христа, подстрекал его отправиться в парламент, обещал ему победу на выборах и рассказывал, как он вскрывал избирательную урну всякий раз, когда было нужно, чтобы победила справедливость.

Тем временем Вашку, пока аптекарь возился со своими целебными средствами, ухаживал за его дочкой с циничной манерой человека, вернувшегося из Лиссабона. То была свежая и благоухающая, как розмарин, девушка, любившая щеголять яркими цветами, как гортензия. Ее называли «Томазинья-аптекарша». Она читала переведенные с французского романы, которые ей приносил фидалгу. «Саламандра» Эжена Сю вызвала у нее необычайное волнение. Герой этой книги, по имени Саффи, по которому все женщины сходили с ума, воплотился для нее в облике Вашку. Она глотала главы романа так, как другие глотают спичечные головки. Отцу нравилось, когда она с выражением читала диалоги из романов, и, выводя мораль, которая свидетельствовала о достаточном благоразумии, аптекарь говорил:

— Томазия, сдается мне, что это брехня!..

А по поводу Саффи добавлял:

— Хотел бы я отвесить этому скоту пару пинков!^{302}