Пагубная самонадеянность

Полезность объекта или действия, обычно определяемая как его способность удовлетворять человеческие потребности, для разных людей будет разной – сейчас это кажется настолько очевидным, что непонятно, как серьезные ученые вообще могли рассматривать полезность как объективное, одинаковое для всех и даже измеримое свойство физических объектов. Можно определить относительную полезность каких-либо предметов для разных людей, но это не дает ни малейшего основания для сравнения абсолютных величин. Разумеется, люди могут договориться, кто какую долю расходов понесет при получении каких-то общих благ, – однако понятие «коллективной полезности» не имеет никакого содержания: в лучшем случае это метафора, такая же как и «коллективный разум». Все мы время от времени пытаемся определить, насколько важным будет какой-то объект для другого человека по сравнению с нами, однако это не дает никаких оснований верить, что такую разницу в полезности можно назвать объективной.

Деятельность, которую пытается объяснить экономическая наука, в определенном смысле относится не к физическим явлениям, а к людям. Экономическая ценность – это взгляд на физические объекты с точки зрения их пригодности для удовлетворения потребностей в конкретных ситуациях. То есть экономическую науку можно было бы назвать метатеорией (в настоящее время я предпочитаю называть ее каталлактикой (Hayek, 1973)) – теорией о теориях, которые разрабатывают люди, желая объяснить наиболее эффективные способы находить и использовать разные средства для достижения различных целей. Так что неудивительно, что, сталкиваясь с такими аргументами, ученые-физики оказываются в незнакомой для них области, и экономисты часто кажутся им больше похожими на философов, чем на «настоящих» ученых.

Теория предельной полезности была огромным шагом вперед, хотя вначале оказалась незамеченной. Первой из известных в англоязычном мире работ на эту тему стала книга У. С. Джевонса, рано ушедшего из жизни. Возможно, поэтому, а также вследствие внеакадемического положения его единственного выдающегося последователя – Уикстида, этой идее долгое время не уделялось должного внимания: в научных кругах господствовал авторитет Альфреда Маршалла, который не желал отступать от позиций Джона Стюарта Милля. Больше повезло соавтору открытия австрийцу Карлу Менгеру – у него оказалось сразу два талантливых ученика (Ойген фон Бём-Баверк и Фридрих фон Визер), которые продолжили его работу и положили начало научной традиции, в результате чего получила признание современная экономическая теория, известная как «австрийская школа». Сделав акцент на «субъективной» природе экономических ценностей, эта теория создала новую систему понятий для объяснения структур, возникающих в результате человеческого взаимодействия без какого-либо сознательного замысла. Но в течение последних сорока лет этот грандиозный вклад в науку заслонила быстро развивающаяся «макроэкономика» с ее поисками причинно-следственных связей между гипотетически измеряемыми объектами, или статистическими совокупностями. Допускаю, в каких-то случаях можно с помощью подобных связей установить некоторые весьма туманные вероятности, но они вовсе не объясняют процессы, являющиеся их причиной.

Но заблуждение о жизнеспособности и полезности макроэкономики, подкрепляемое тем, что в ней широко используется математика (макроэкономика всегда производила впечатление на политиков, не имеющих никакого математического образования, хотя она больше напоминает магические обряды), пустило глубокие корни; иногда такому заблуждению поддаются и профессиональные экономисты. Многие представления современных политиков и государственных деятелей по-прежнему основываются на весьма наивных объяснениях таких экономических явлений, как стоимость и цены, – эти понятия рассматриваются как «объективные» явления, не зависящие от человеческих знаний и целей. Подобные объяснения не позволяют понять рыночные механизмы или оценить незаменимость торговли для координации производительных усилий большого числа людей.