Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока

Ведь здесь беда не ограничивается тем, что тот или иной „семьянин“ заболевает венерической болезнью. Горе заключается в том, что большинство из них заносит болезнь в семью и становится, таким образом, источником заражений.

Среди таких лиц санитарно-просветительная работа могла бы, несомненно, дать положительные результаты и заметно понизить спрос на проституцию.

Многие из наших пациентов, в большинстве зеленая молодежь, попадают к проституткам благодаря уговорам и примерам со стороны своих „опытных“ товарищей.

С „ухарством и молодечеством“ старших товарищей, с этой отвратительной отрыжкой старого быта, следует покончить. И мне думается, что несколько агитсудов или соответствующих инсценировок на фабриках или в клубах могли бы помочь созданию среди молодежи атмосферы, осуждающей пользование проституцией»[251].

Отсутствие официального контроля над проституцией вытеснило ее в неподконтрольную сферу. Зачастую в условиях жилищного кризиса клиентов приходилось обслуживать прямо на улицах, железнодорожных вокзалах и т. д. Могло существовать и экономическое партнерство между сдававшей комнату пожилой мадам и проституткой, приводившей туда клиентов.

Видимо, этим можно объяснить впечатление В.В. Шульгина зимой 1926 г. поразившегося тому, что проституток на улицах стало в сравнении с дореволюционным периодом намного меньше: «На Невском я оформил наблюдение, которое я сделал еще раньше. Свободная любовь — свободною любовью в социалистической республике. Но порнография, должно быть, преследуется. Ибо нигде я не видел даже того, чем пестрят витрины всех городов Западной Европы. Голости совсем не замечается.

То же самое надо сказать насчет уличной проституции.

В былое время с шести часов вечера на Невском нельзя было протолпиться. Это была сплошная толпа падших, но милых созданий. Сейчас ничего подобного нет. Говорят, они переместились и по преимуществу рыскают около бань. Другие объясняют, что вообще проституция сократилась, дескать, мол, нет в ней нужды: и так все доступно. Но это, конечно, преувеличено. Мне кажется, что в этом вопросе что-то произошло. А что именно, я дешифрировать не мог. Спрашивал, может быть, милиция очень преследует. Говорят, нет. В Ленинграде не притесняют»[252].

Если у проститутки было свое жилье, то оно превращалось в воровскую «малину». Газета «Последние новости» в 1923 г., описывая преступный мир Петрограда, связывала число проституток с уровнем криминала: «Проституция в Петрограде развивается больше всего за счет преступлений. Большинство воров укрывается у проституток и проживают там всю свою, нередко кровавую, добычу. Проститутка — первый проводник и путь к преступлению. Они знают всех воров по кличкам, охотно дают у себя приют всякому темному элементу. Чем меньше будет проституток, тем скорее в городах сократится уголовная преступность. Жизнь проститутки — сплошное преступление. Большинство подростков, в возрасте от 16–20 лет, гибнет через них»[253].

Отдельная практика — девочки-беспризорницы, фактически являвшиеся проститутками в своем сообществе. П.Г. Бельский, анализировавший хулиганство в детском и юношеском возрасте, обратил внимание на случай некоего М.Г., мальчика 1911 г. рождения, который рано осиротел и постоянно сбегал из детских домов, в которые его помещали. Он был из тех, кому нравилась жизнь на улице, вне закона, ведь там царствует принцип: «Если нравится, если хочется, то все делать можно». При побегах из детских домов М. Г. знакомился с компаниями беспризорных: «На вырученные от краж деньги устраиваются оргии, — самогон, политура, вино („и коньяк пил“), кокаин дурманят головы детей, и они предаются „свальному греху“ с девочками-проститутками („шмарами“). Педерастия процветает и как промысел, и как страсть. Задержанный после трех лет такой жизни и препровожденный в Научный институт в целях перевоспитания М.Г. с восторгом рассказывал о своем „привольном, веселом житье“, не понимая запретности этих удовольствий, ведь „было весело“. Единственная вещь, которой он опасался — „схватить от «шмары» дурную болезнь (такая шмара может и испортить человека)“» [254].

«Пережиток рабства»

Говоря о проституции как о пережитке буржуазного общества, большевики связывали ее распространение с наследием прошлого. С.Е. Гальперин безапелляционно утверждал, что проституция — «пережиток рабства»[255]. В коммунистической утопии будущего ее, конечно, не будет. В период нэпа на проститутку советский закон продолжал смотреть как на паразита, т. е. как на человека, живущего на нетрудовой доход: «Понятно, что, с Советской точки зрения, занятие проститутки достойно резкого осуждения, и сама она является элементом вредным для общества, даже помимо того венерического яда, какой с ее помощью распространяется»[256]. В центре внимания исследователей проституции было два основных вопроса: почему девушки становятся проститутками и почему к их услугам прибегают советские граждане, в том числе сознательные рабочие?