Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Телеграмма, которую Гитлер направил Сталину в воскресенье, 20 августа 1939 г., явилась плодом прямо-таки лихорадочных поисков последних возможностей изоляции Польши. Когда в то давнее воскре­сенье телеграмма ушла в Москву, до нападения на Польшу оставалось менее шести дней. Насколько внезапно идея такой телеграммы стала принимать реальные очертания, видно уже из того факта, что Риббент­роп еще четырьмя часами ранее (в 12 час. 35 мин. дня) по телеграфу попросил посла Шуленбурга сообщить детальные подробности его последнего разговора с Молотовым и по возможности высказать мнение о вероятных намерениях русских[1108].

Путь личной телеграммы Гитлера Сталину, покинувшей Бергхоф в 16 час. 35 мин., сопровождался рядом сдерживающих моментов, в кото­рых психолог без труда обнаружил бы проявления сознательного или неосознанного стремления задержать отправку этого предрешившего судьбу Германии послания: из Берлина телеграмма ушла, судя по все­му, лишь двумя часами позже (в 18 час. 45 мин.) —статс-секретарю са­мому на следующий день выпало перепроверить эту хронологическую последовательность![1109] В Москву же предупреждение о посылке теле­граммы поступило в воскресенье около 20 час. 50 мин. — в момент, ког­да послу, согласно его сообщению[1110], уже не удалось добиться приема на следующее утро в Народном комиссариате иностранных дел.

Факт этот поражает. С учетом нависшей угрозы войны и ведшихся переговоров едва ли можно допустить, чтобы в тот день, предварявший последнюю мирную неделю, в Наркоминдел не нашлось никого, кто мог бы известить наркома или его заместителя о таком повороте собы­тий. Поэтому более вероятным представляется предположение, что Наркоминдел намеренно оттягивал этот решающий прием германского посла: ведь в понедельник, 21 августа 1939 г., вновь встречались три во­енные делегации, чтобы решить вопрос о возобновлении переговоров с целью заключения военной конвенции.

И неслучайным было также то, что Наркоминдел, судя по всему, решил помедлить с ответом на полученную утром того же 21 августа из германского посольства просьбу о безотлагательном приеме посла для передачи послания рейхсканцлера и лишь после полудня назначил вре­мя запрашиваемой аудиенции на 15 часов[1111]: к этому времени военные переговоры, начавшиеся в 11 час. 00 мин., продолжались уже несколь­ко часов. К моменту приема германского посла Советское правительст­во должно было получить полную ясность относительно успеха или неуспеха возобновленных военных переговоров, и в зависимости от их исхода Сталин мог строить свое отношение к предложению германской стороны.

В это же самое утро 21 августа Советское правительство выразило по адресу представителей Франции и Англии своеобразное предостере­жение: «Правда» и «Известия» опубликовали сообщение ТАСС о за­ключении 19 августа 1939 г. советско-германского кредитного соглашения. В своих передовицах обе газеты отмечали значение этого соглашения, подчеркивая, что хотя оно и достигнуто в крайне напря­женной политической атмосфере, но способно содействовать разрядке в отношениях между двумя странами и может стать важным шагом на пути дальнейшего развития не только экономических, но и политиче­ских связей между ними[1112]. В этом подробном сообщении явственно про­ступало стремление Советского правительства избежать упреков в секретных переговорах с агрессором. Здесь Москва пошла дальше по сравнению с заявлением ТАСС от 22 июля 1939 г., указав своим запад­ным партнерам и на политические перспективы дальнейшего советско-германского сближения.

Несмотря на такое предостережение, военные переговоры возобно­вились в мало изменившихся условиях. Накануне, 20 августа, прова­лилась еще одна попытка Франции склонить Варшаву к признанию права СССР на проход советских войск через территорию Польши. По распоряжению Боннэ посол Ноэль обсуждал одновременно с Беком и генеральным инспектором вооруженных сил Польши маршалом Рыдз-Смиглы точку зрения Франции на требования момента. На прощание маршал, выражая растущее осознание трагичности положения Поль­ши, которая в преддверии надвигавшейся войны видела для себя угрозу с двух сторон, произнес примечательную фразу: «С немцами мы риску­ем потерять нашу свободу, с русскими же мы потеряем нашу душу»[1113]. Из всех вовлеченных в конфликт государств и народов относительно не­большая и незащищенная Польша была единственной страной, упорно сопротивлявшейся любому соблазну умиротворения. Стоило ли подоб­ное упорство того, что Польша вынуждена была за него заплатить, — это вопрос к польскому национальному самосознанию, ответ на кото­рый выходит за рамки нашего исследования.