Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

В том же духе высказывались и советские представители за рубе­жом. В Берлине сотрудник советского представительства — Астахов был вызван в Москву — 22 августа в беседе с американским поверен­ным в делах назвал следующие причины, побудившие пойти на заклю­чение пакта о ненападении с Германией: «Нежелание британских и французских военных властей дать полную информацию о своих арми­ях; отказ англо-французской стороны гарантировать на случай войны что-то большее, нежели только консультационную основу; британские уступки японцам на Дальнем Востоке и недоверие к политике и образу действий нынешнего британского правительства, в отношении которо­го имеются опасения, что применительно к Польше оно окажется гото­вым пойти на "второй Мюнхен"»[1141]. С учетом этих соображений, продолжал упомянутый представитель, Советское правительство те­перь считает, что «для собственной обороны необходимо» заключить пакт с Германией. Советский дипломат подтвердил, что не было наме­рения исключить возможность дальнейших англо-франко-советских переговоров, заявив, что «даже после заключения пакта Россия в слу­чае явной германской агрессии против Польши могла бы объединиться [с западными державами ] против Германии».

В разговоре с послом Кулондром временный поверенный в делах в Берлине Н.В. Иванов подчеркнул в тот же день, что «пока еще не достигнуто ничего определенного» и что заключение пакта о ненапа­дении не повлечет за собой с необходимостью прекращение перегово­ров между тремя державами. Поездка Риббентропа, сообщил он Кулондру, — это «германская инициатива. Но партия еще не разыг­рана до конца»[1142].

Это выраженное советскими представителями мнение о том, что за­ключение пакта о ненападении с Германией в принципе не исключает продолжения переговоров между тремя державами, 22 августа через агентство Гавас попало на страницы мировой печати. На следующий день на него обратил внимание отдел печати германского министерства иностранных дел[1143]. Около полудня 23 августа Браун фон Штумм сооб­щил Риббентропу в Москву, что высшие компетентные советские кру­ги, как кажется, убеждены, что прибытие его, Риббентропа, в Москву для заключения пакта о ненападении отнюдь не несовместимо с про­должением военных переговоров с целью организации сопротивления нападению: каждая из двух акций означает, по их мнению, «вклад в де­ло мира. Англо-франко-советский пакт, дополненный военными соглашениями, мог бы обуздать Германию, если бы она продолжала следовать своим агрессивным замыслам». Но если Германия желает за­ключить пакт о ненападении, то было бы «своевременно и в интересах всех полезно сделать этот жест, который поможет разрядить существу­ющую напряженную атмосферу в отношениях между двумя страна­ми», а вопрос о Данциге и других польских территориях не имеет с заключением пакта о ненападении «ничего общего», поскольку нет на­мерения «заключать пакт для поддержки агрессора».

Когда Риббентроп ближе к вечеру 23 августа по возвращении в по­сольство после первой встречи со Сталиным и Молотовым ознакомился с этой телеграммой Брауна фон Штумма, он дал указание, чтобы посол Шуленбург добился встречи с Молотовым и побудил его высказаться против подобных «фальшивок» и распорядиться относительно выезда военных миссий из СССР[1144]. Так на глазах представителей германского посольства в Москве «обстоятельства» начали «портить дела», которые двумя днями ранее были наконец «отрегулированы».

Поездка Риббентропа

Если Советское правительство ожидало визита Риббентропа, испы­тывая чувство неопределенности и неуверенности, то a fortiori это от­носилось к германскому руководству. Гитлер провел время, прошедшее от отправки его телеграммы Сталину в воскресенье (20 августа) попо­лудни до получения ответа в понедельник вечером, в «крайне напряженном душевном состоянии»[1145]. Ведь уже в субботу на той же неделе предстояло нападение на Польшу! «Почти весь день 21 августа Гитлере волнением ожидал в Оберзальцберге вестей из Москвы»[1146]. С течением утомительного ожидания его напряжение возросло до такой степени, что он велел разбудить Геринга, чтобы осыпать его упреками за то, что он вообще посоветовал ввязаться в эту игру с русскими. С раздражени­ем Гитлер заявил, что было бы крайне неприятно, если бы Сталин те­перь отверг его предложение!

Чуть позже, в 22 час. 30 мин.[1147], в Бергхоф по телефону была пере­дана поступившая в министерство иностранных дел около 21 час. 35 мин. и затем дешифрованная телеграмма Шуленбурга, содержав­шая текст ответа Сталина. Теперь уже «торжествующий» Гитлер вновь разбудил Геринга, чтобы сообщить ему, что только что получено изве­стие о согласии Сталина. Гитлер «вновь одержал верх»[1148].