Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Во всяком случае, оба правительства будут решать этот вопрос в по­рядке дружественного обоюдного согласия». Тем самым секретный про­токол, как видно было даже невооруженным глазом, заключал в себе «полную трансформацию польской судьбы»[1252].

Линия раздела, которая была проведена по территории Польши вдоль рек (Писса[1253]), Нарев, Висла и Сан, не повторяла линии Керзо­на, проходившей восточнее, и не учитывала западной границы Россий­ской империи. Она не имела политического и исторического обоснования, а была продиктована исключительно военными сообра­жениями. При этом отошедшая к сфере интересов СССР часть Польши германской стороной точно определена не была. Наряду с Восточной Польшей она охватывала также районы центральнопольского Варшав­ского воеводства: благодаря этому, по мнению Гитлера, в случае вме­шательства западных держав в конфликт на стороне Польши возрастали шансы на то, что дело дойдет до конфликтов между Россией и западными державами и Сталин неизбежно окажется втянутым в войну[1254].

Несмотря на интенсивные настояния немецкой стороны, ради кото­рых германскому послу и военному атташе пришлось неоднократно де­лать представления в Кремле, чтобы побудить Москву к предписанному в секретном протоколе «овладению» своей сферой ин­тересов[1255], Сталин лишь две с лишним недели спустя (утром 17 сентяб­ря 1939 г.) отдал Красной Армии приказ о переходе западной границы СССР. Он предпринял этот свой шаг только после падения Варшавы, бегства польского правительства в Румынию и, следовательно, факти­ческого краха польского государства. Его медлительность требовала большого терпения от германской стороны. Причину подобных отсро­чек найти легче, чем объяснить запоздалое принятие решительных мер, — она кроется прежде всего в том, что Сталин боялся военного конфликта как с Германией, так и с западными державами.

При этом на первом месте в ряду предопределивших такое решение Сталина соображений стоял, по оценке германского посольства[1256], учет возможной реакции мировой общественности. На втором месте было, надо полагать, стремление исключить всякую случайность конф­ликта с западными державами и сверх того получить возможность вы­движения убедительных оснований для вторжения в Польшу[1257]. На третьем и, конечно, не последнем месте фигурировала недостаточная готовность Красной Армии, в значительной своей части скованной на востоке, к быстрому развертыванию военных действий на западе. Это доказывает, с одной стороны, что для Сталина угроза понести — из-за взаимно не отрегулированного, противоречащего договоренностям продвижения германских войск в Польше — определенный урон в раз­мерах признанных за ним польских территорий не шла ни в какое сравнение с риском, связанным с тем, что западные державы после объявления ими войны Германии (3 сентября 1939 г.) все-таки пере­шли бы — вопреки ожиданиям — к стратегии эффективной поддержки Польши на ее территории и сочли бы неприемлемым советское военное присутствие в этой стране. Он приказал своей армии вступить в Поль­шу только после того, как подобный риск был устранен.

С другой стороны, это подтверждает, что Советское правительство и военное руководство, несмотря на соответствующие заверения не­мецкой стороны, все-таки, очевидно, не рассчитывали на столь быст­рый и сенсационный успех германского вермахта. Они чувствовали себя, как сказал Молотов в беседе с Шуленбургом, «полностью ошелом­ленными»[1258]. Как можно заключить на основании заявлений Молото­ва, Красная Армия не имела в отношении Польши не только никаких планов, основанных на наступательной стратегии, но и — даже к этому моменту — никаких эффективных планов в рамках оборонительной стратегии, которые позволили бы ей вступить на польскую территорию ранее, чем на 17-й день. Лишь после многочисленных немецких демар­шей Сталин в ночь с 16 на 17 сентября смог заявить представителям Германии о готовности Красной Армии к вступлению в Восточную Польшу. Попутно Красная Армия, вопреки зафиксированной в статье 1 секретного дополнительного протокола договоренности, вре­менно заняла литовскую столицу Вильно и прилегающий район — Ви­ленский коридор, которые, однако, в дальнейшем на основании договора о границе и дружбе от 28 сентября (снова) были уступлены Германии.