Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Советское правительство до последнего момента выполняло это обещание. Что его к этому побуждало? Если обратиться к обстоятельствам, в которых тогда принимались решения и которые, естественно, не были тайной и для людей, находившихся в те дни в германском посоль­стве в Москве, то ответ на этот вопрос представляется нетрудным: наря­ду с (последующим) желанием советских руководителей удержать в своих руках те будущие союзные республики, которые достались Со­ветскому Союзу во исполнение вытекавших из секретного протокола возможностей, а также наряду со стремлением сохранить выгодные стратегические позиции на пространстве от Балтийского до Черного моря, которые им этот договор предоставил, прежде всего глубокий стыд помешал им в открытую декларировать свою причастность к этим дополнительным статьям договора. Ибо если Сталин уже в дни, непос­редственно предшествовавшие приезду Риббентропа, был побуждаем все более далеко идущим характером германских предложений к со­блазнительным намерениям, то в течение этих и последующих перего­воров его первоначальная трезвость еще больше изменяла ему: он в значительной мере (хотя, видимо, и не полностью) находился в плену иллюзии, внушенной ему беспрецедентным предложением Риббентро­па о восстановлении государственного величия, и все глубже и глубже погрязал в тине сообщничества с экспансионистским гитлеровским рейхом.

В конечном счете он от предельно сдержанной позиции перешел на ложный путь готовности к противоречившей всем международно-правовым нормам экспансии. В этой его эволюции прослеживаются три по­следовательных этапа.

1. В преддверии визита Риббентропа для Советского правительства было важно заполучить подпись германской стороны под пактом о не­нападении, который в случае германского вторжения в Польшу сулил советской стороне спокойствие на ее западной границе. Другими слова­ми, Советское правительство ожидало от германской стороны договорно-закрепленного заявления об отказе от перехода через некую важную для интересов безопасности СССР демаркационную линию. Советская сторона хотела, чтобы в особом протоколе эта линия — выражение ее жажды 200-процентной безопасности — была дополнена заявлением о гарантиях относительно (по крайней мере военной, но по возможности и политической) неприкосновенности Прибалтийских стран. Сверх то­го она намеревалась добиться от Германии обещания отказаться от поддержки японской агрессии против СССР и союзной ему Монголии. Предыдущие заверения Германии в том, что на всем пространстве от Балтийского до Черного моря любой вопрос может быть решен на осно­ве взаимного согласия, она понимала по меньшей мере в том смысле, что Германия предположительно уступит ей (для использования) — пусть и в результате трудных переговоров — те стратегические позиции, которых добивался Ворошилов в ходе военных переговоров с западны­ми державами. Сталин заранее не уточнял эти предложения, разумно уступив право инициативы германской стороне.

Таким образом, в то время как Сталин ожидал от Риббентропа не­двусмысленного признания предела любой возможной военной экспансии в восточном направлении и предоставления благоприятных позиций вдоль внешней периферии советского пояса безопасности, ему предлагались сферы политических интересов. То, что понятие «сферы интересов» в ходе переговоров не уточнялось, а, напротив, в известной мере истолковывалось германской стороной как само собой разумеющееся, естественное пожелание двух пострадавших от Версаля держав, вытекает из последующих дипломатических переговоров: первое имп­лицитное разъяснение этого понятия содержалось в призыве, с которым Риббентроп 3 сентября 1939 г. обратился к Молотову и в котором он по­просил разъяснить, «не считает ли Советский Союз необходимым, что­бы русские вооруженные силы в данное время выступили против польской армии в пределах русской сферы интересов и со своей сторо­ны овладели этой территорией». Затем следует примечательная фраза: «По нашим представлениям, это не только было бы облегчением для нас (!), но и соответствовало бы духу московских соглашений и совет­ским интересам». При этом Шуленбургу была дана инструкция «выяснить, можем ли мы обсуждать это дело с приехавшими сейчас сюда к нам офицерами и как вообще Советское правительство мыслит их здешний статус»[1265].