Палач

– Ну как, воображаемый? То-то же. Воображаемый. Сам ты, Сережа, воображаемый. А я самый что ни на есть настоящий Черт.

Сережа, потирая разболевшееся плечо, снова лег на бок, но уснуть уже не мог. Так он и пролежал до самого обеда, слушая не прекращавшуюся ни на секунду болтовню своего нового друга. В основном рассказывал он всякие пошлости, ругался и плевался, что, в целом, мало его впечатляло.

Отец же после смерти матери совершенно потерял лицо, стал пить больше обычного, вместо выбритого начисто подбородка обзавелся грязной щетиной и изрядно похудел. Так как запрещать курить в доме больше было некому, Николай Александрович задымил абсолютно все, устроив в доме не то новый Лондон, не то газовую камеру. Впоследствии он начал приходить домой позднее обычного, бросал свой китель где попало, падал на кровать и не подавал признаков жизни до самого утра, после чего снова шел на службу. Сережа, дожидаясь, когда отец уснет, часто выходил из комнаты, подбирал смятый китель и надевал на себя. Он висел на нем, словно мешок, и маленький Сережа ходил туда-сюда по комнате, подметая пол рукавами. Когда отец заставал его за этим занятием, то, по старой привычке, лупил сына, боясь, что он свяжет свою жизнь со службой в армии. Но Сережа делать этого не прекращал. Как-то раз, когда он в очередной раз надел китель, Черт, роясь в его карманах, вытащил отцовский серебряный портсигар.

– Курить хочешь? – спросил он Сережу, разглядывая диковинку в руках.

– Нет.

– Ну как хочешь. А что это значит вообще, «Н.А.М.»? Кому «нам»? Чушь какая-то, – проблеял Черт, бросив портсигар на пол.

III

Старое серое пятно, что по привычке люди называли школой, вызывало в Сергее, как и все прочее, лишь тоску и серую, как и само пятно, скуку, приправленную пренебрежением к науке, как таковой. Смешным и нелепым ему казались потуги учителей вбить в голову бестолковых овец и баранов какие-то бесполезные, совершенно неприложимые в реальной жизни знания. Бараном он, кстати, считал и себя, хотя и схватывал на лету все, что говорил учитель, что помогало ему держаться на плаву, однако, в глазах учителей не возвышало. К шестнадцати своим годам он успел возмужать, голос его прорезался, появилась некоторая точность в его движениях, но вот друзей, кроме Черта, так и не появилось. Чисто механически он ходил в школу и обратно, не задерживаясь ни на минуту, чтобы поговорить с одноклассниками, которые, к слову сказать, смотрели на него с недоверием и некоторым высокомерием, как на прокаженного. Тратил он свой свободный день, просиживая то в своей комнате, то в саду у пруда, слушая болтовню неугомонного Черта.

Так и продолжалось бы, если бы в какой-то момент он случайно не столкнулся в коридоре с прекраснейшим, как он тогда подумал, созданием. Следуя с уроков домой, прямым решительным шагом, он смотрел в пол и не заметил, как столкнулся с кем-то плечом. Он бы забыл про это происшествие очень быстро, как забывал и про сотни других, если бы, обернувшись, он не увидел слепяще-белоснежные волосы, заплетенные сзади в аккуратный хвостик, ясные голубые глаза, аккуратно сидящими над таким же аккуратным вздернутым носиком и тонкими, словно нить, губами с острым под ними подбородком. В плену у образа, списанного с какой-то картины, которую он, готов поклясться, уже видел, и видел не раз, в каком-то сне, или, быть может, на выставке, куда их с классом водили учителя, он бродил из одного конца комнаты в другой, будто плавая в лодке нового приступа своего бреда. Он не знал как обуздать те чувства, что бурлили внутри него, и не понимал их природы. Ему не нравилось, его тошнило, трясло и пугало это беспричинное душевное волнение, отчего он, закрываясь в своей комнате, подолгу рыдал, на что его спутник, тоже выросший вместе с ним Черт, потешался над ним, не спеша давать лишних советов. Отец же, ушедший с тех пор в отставку, дома не ночевал, предпочитая оставаться в компании своих многочисленных друзей, всегда готовых налить бывшему офицеру, потому не мог объяснить сыну природу его чувств и направить на путь истинный. Не факт, однако, что это помогло бы юному Сергею, ведь ему этого не хотелось. Он хотел, чтобы это прошло, будто это болезнь, вызванная стрессом или расстройством желудка.

– Эй, Сергей! – окрикнул его как-то раз один из одноклассников, высокий, светловолосый парень – один из главных заводил в классе. Он уже начал бриться, поэтому на его лице красовались несколько свежих ранок от бритвы, придававших, как ему казалось, некоторой взрослости. С важностью поглаживая подбородок, он подошел к опешившему Сергею, приобнял его за плечо, наклонился над ухом и начал, создавая вид сокровенного разговора, нашептывать. – Я так понял, тебе Светка нравится. Да не красней. Не дергайся, говорю, стой смирно. Я же вижу, что нравится, от меня не скроешь. Пойдем со мной, есть вариант. Пойдем-пойдем.

– Сходи, чего боишься, – хихикал Черт, наклонившись над другим Сергеевым ухом. – Пора уже взрослеть.