Палач приходит ночью

— Подранили его хорошо. Может, сдохнет, — с надеждой произнес начальник.

— Не сдохнет, — ответил я зло. — Пока я ему не помогу…

Глава вторая

— Что-то не видать вас, Иван Пантелеевич, — таинственной улыбкой Моны Лизы одарила меня миловидная соседка Надя, с которой я столкнулся в коридоре. Иногда казалось, что она поджидала меня там в засадах, потому что сталкивались мы постоянно, стоило мне вернуться домой.

Надя была учительницей, которую по комсомольской линии направили из Московской области поднимать удручающе низкое образование на Западной Украине. Ее поначалу хотели отослать в дальний район, но я настоял, чтобы этого не делали. Девчонку там просто убьют, как убили уже немало таких вот молоденьких учительниц. Она упорно строила мне глазки. Понятно, хотела опереться на крепкое мужское плечо в чужом краю. И хотя она мне нравилась, я ее сторонился.

— В командировке был, Надюша, — ответил я, вытирая щеку от остатков крема для бритья.

— Вы все по разъездам. Небось воюете.

— Я? — искренне удивился я. — Нет, мы по хозяйственной части.

И со вздохом посмотрел на Надю. Ничего не мог поделать с собой. Когда пытался сблизиться с женщинами, мне вечно вспоминалась Арина, и тут же наступал какой-то ступор. Несмотря на нелепость наших отношений с ней, они оставили во мне слишком глубокий и все еще саднящий порез.

Хотя совсем без женского внимания я не оставался. Слишком много молодых и красивых женщин после бойни, забравшей миллионы мужчин, изголодалось по мужским ласкам. Тут даже мое патриархальное воспитание дало трещину, а потом и совсем осыпалось.

Но все это у меня было как-то ситуативно, несерьезно. И без дальнейших обязательств. На более-менее серьезные отношения будто какой-то внутренний запрет стоял. И преодолеть я его не мог. Боялся вновь потерять дорогого человека, что в наше тяжелое время очень просто. И боялся, что дорогой человек потеряет меня.

Эх, Арина. Понимал, что бред это, но все же мне казалось, что если полюблю кого-то, то тем самым предам ее память. А потом постановил, что буду ломать голову над своей личной жизнью только после того, как покончу с бандеровской сволочью. Ну или хотя бы, для начала, достану Звира и его ближайшего прихвостня Купчика. К последнему счет не меньше, просто он сам куда более жалок и куда менее опасный.

Перекинувшись с Надей еще несколькими легкими и ничего не значащими репликами, я вернулся в свою комнату. Присев на подоконник, стал задумчиво смотреть в окно, на кусочек покрытой брусчаткой улицы — главной в нашем заштатном райцентре.

Мысли никак не успокаивались. Они крутились вокруг Звира. Он давно стал для меня навязчивой идеей. Значит, ранили его. Может, это исчадие ада все же наконец издохнет? Хотелось надеяться. Каждый час пребывания его на грешной земле сильно множил здесь боль. Но надежды мало. Слишком он живуч. И слишком ему везет.

Итак, что имеем? Часть банды «Корни» с раненым предводителем ушла. Куда же они двинули?

Мелькнула однажды информация, что в непроходимых, раскинувшихся чуть ли не на сотню километров Чумских лесах у «Корней» накопано немало схронов. И что там имеется их полевой госпиталь, где они лечат раненых, притом не всех, а особо доверенных.

Может, Звир сейчас валяется в этом самом госпитале? Что это значит для меня? Все просто. Как поется в песне:

«Пора в путь-дорожку!

В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем.

У милого порога

Качну ружейным тебе стволом».

Или что-то в этом роде пелось. В общем, КРГ в ружье. Чую, где-то там следы Звира. И на этот раз «Пан Вчера» станет «Гражданином Сегодня».

Утром я доложил свои соображения Розову. Он выслушал внимательно и с моими выкладками в целом согласился.

Потом мы с ним несколько часов колдовали над картами. Думали. Планировали. Созванивались с соседними районами, областным УВД, военными. В результате получили добро на операцию и все необходимое обеспечение.

Следующим утром, когда только слабенько прорисовался на облачном небе мутный солнечный диск и еще стелился прохладный туман, наша конспиративно-разведывательная группа вышла в поиск в направлении Чумских лесов…

Глава третья

На эту нелепую парочку мы наткнулись на вторые сутки поиска. «Пузан» носил польский китель на два размера меньше, а на прыщавом «дистрофике» была чешская гимнастерка на четыре размера больше. Зато на головах одинаковые серые кепки с трезубами. Карабины тащили без всякого почтения, как лопаты, и не факт, что представляли, как с ними обращаться. Они уныло плелись по влажной от росы утренней траве, четко держа курс к известной только им цели.

— Стоять! Руки в гору! — остановил я их беззаботную прогулку, появляясь из зеленых насаждений и выразительно демонстрируя свой автомат ППШ.

С другой стороны вышли Крук и еще один боец.

«Пузан» икнул, отбросил винтовку, как раскаленную кочергу, и поспешно вздернул руки вверх. Худой даже этого не додумался сделать, а так и стоял, тупо пялясь на нас.

— О, кацапы! Расстрелять! — кивнул я.

— Какие кацапы? — заверещал «пузан» и от испуга решил покачать права. — Вы сами чьих будете?!