Палач приходит ночью

Вышли мы на цель — на просторную полянку в самой чаще. Пленный, хорошо вписавшийся в нашу группу, крикнул куда-то в пространство пароль. Из пространства донесся отзыв. Пока все работало.

Из кустов показались два племенных бугая — вот же отъелись на госпитальных харчах!

— Павло, принимай больных! — крикнул наш пленник, узнав часового.

— Это что же, опять? Так жратвы на всех не наберешься! — пробурчал часовой о своем, о наболевшем.

— Байда сам велел. Наши на засаду НКВД у ближнего ручья напоролись. Вот двое — посеченные и контуженные. Забирай.

— Сейчас свистну. Пускай начальство решает.

«Контуженные» на самодельных носилках — это были я и старший сержант Белоусов, опыт и боевые качества которого сейчас были нам нужны как воздух.

Вышел тучный, неповоротливый субъект в белом халате, подчеркивавшем его статус. Судя по всему, санитар. Поморщился, оглядев двоих новых пациентов, кинул небрежно:

— Сами затаскивайте эти туши.

Туши? Это кто бы говорил!

Ладно, чего спорить. Затащили «туши». В результате в бункерном помещении очутились четыре диверсанта.

Окон там не было, а значит, и времена суток не менялись. Светили то тут, то там керосиновые и масляные лампы. Как они тут оперируют без электричества? При свечах?

Я прикрыл глаза. Можно сказать, расслаблялся после тяжелого и быстрого похода по лесу. Голова обвязана. Тряпки кровавые на руке и груди. Смотрелся непрезентабельно.

Нас аккуратно уложили на холодный бетонный пол. А затем пошла веселая работа.

Санитар получил рукояткой пистолета по черепу и отрубился. Бил я его умело. Не так просто вырубить человека, чтобы до потери сознания, но не смертельно. Нужно приложить очень аккуратно.

Потом мы похватали оружие. И пошли вперед, каждый в свою сторону.

Порядок действий был проработан заранее. Благо пленный бандеровец предварительно начертил подробный план госпиталя.

Около оружейки стояли двое. Карабины в углу, на боку кобуры с пистолетами, состояние расслабленное. Одному я нанес страшный удар в челюсть и отключил сразу. Другой хотел было заорать, но Белоусов небрежно и играюче насадил его на нож.

В другой стороне Крук и наш боец зачищали комнату отдыха, где проводит свободное время охрана. Там все пошло не так гладко. Послышался выстрел. И отчаянный крик:

— Тревога!

Все вмиг зашевелилось. Я сунулся было в ближайшую палату. Оттуда в меня выстрелили, едва не попали. Ну, сами напросились. Специально припасенная граната добила лечащихся бандеровских недобитков.

Прогремел еще один взрыв. Несколько выстрелов. И все затихло.

Кажется, готово. Схрон взят. Теперь можно поближе ознакомиться с тем, что оказалось в наших руках.

Я с трудом отодвинул тугой засов и распахнул тяжелую дверь помещения, где содержали пленных. И застыл на пороге. Будто что-то сдвинулось в сознании. Как тогда, в польской деревне, которую вырезали националисты.

В просторной комнате со спертым воздухом рядами стояли нары, на которых лежали детишки возрастом от пяти до десяти лет. Изможденные, бледные, на последнем издыхании. У некоторых воткнуты иглы в вены и сцеживается кровь. Доноры!

Почему-то у местных мракобесов от медицины считалось, что детская кровь лучше всего подходит для переливания. Вот бандеровцы и насобирали детей врагов Свободной Украины. Что сделали с их родителями — даже представить страшно.

Увидев меня, совсем мелкая малышка заголосила:

— Опять иголки?! Я не хочу! Девочки от них умерли! Не хочу!

— Кто втыкал иголки? — приблизившись и погладив ребенка по голове, полюбопытствовал я.

— Тетя Ганна.

Тетя Ганна была жива. Мелкая, тощая, некрасивая, в белоснежном халате, стояла, прислонившись к стене, в процедурном кабинете, с ненавистью глядя на нас.

— Иголочки, значит, детям втыкала, — прищурился я.

Она ничего не ответила, презрительно поджав тонкие губы.

Волна неукротимой ярости поднялась и понесла меня вперед. Эта тварь еще и ухмыляется! Я ладонью влепил ей такую оплеуху, что ее тут же снесло на пол. Она всхрюкнула, как подсвинок.

А я присел, придавил ее коленом, вытащил нож, вдавил лезвие в шею:

— У тебя иголочки, у нас ножики. Молись, курва!

Она плюнула в меня. Я успел отпрянуть и едва сдержался, чтобы не прирезать. Потом встряхнул головой, приходя в себя.

Нельзя их вот так убивать. Стерва эта непростая. Много знает. А каждое слово — это порой спасенные жизни солдат и мирного населения.

Как-то мы гоняли в приграничных лесах бандеровцев. Пограничники без разговоров расстреляли троих таких вот пленных медичек. Капитан-пограничник тогда сказал: «Это зверье хуже любого палача из Безпеки. Ты не представляешь, что они с нашими пленными делают». Оказывается, у ОУН были свои курсы медицинской подготовки. Обучение строилось следующим образом: пленным советским солдатам ломали руки и ноги — и девочки-санитарки учились накладывать шины. Так же обучали работе с огнестрельными ранениями.

Я поднялся на ноги и спросил угрожающе:

— Где Звир?!

— Утек Звир, — через силу улыбнулась медсестра. — Вчера ночью его хлопцы забрали! Теперь жди! Он и за тобой придет! Он за нас за всех отомстит!

— Думаешь? — уже спокойно произнес я.