Палач, скрипачка и дракон

— Я помню про тебя, Фенкель. И про каждого из тех, кто погиб по моей вине. Каждую ночь я слышу во сне рев дракона, вижу разрушенные дома, дымящиеся руины, людей, плачущих над телами близких. И меньше всего на свете я хочу служить причиной смерти кого-либо еще. Хочешь отомстить, да? Изуродуешь ее, потом убьешь меня, а дальше? С чем ты останешься жить, Фенкель? Уродливый убийца, поднявший руку на принцессу. Со службы точно вышибут, и повезет, если отделаешься изгнанием. Но когда изгнали меня, у меня в сердце осталось что-то нерушимое. А у тебя? Что останется у тебя? Когда ты, харкая кровью, будешь пить на улице под забором дешевое пойло в надежде забыться, ты вспомнишь мое лицо и задашь себе вопрос: отомстил ли ты? И если да, то кому? Мне, погибшему в борьбе за то, во что верил, или себе самому за год, потраченный на жалость к себе и ненависть к миру?

Рука Фенкеля дрогнула. Факел опустился.

— Что же такое было в твоем сердце, Альтерман? — глухо спросил Фенкель. — Расскажи, что это такое, что позволяет тебе спокойно смотреть в глаза мне, человеку, у которого ты отнял все?

Тихий звук привлек внимание Нильса. Опустив голову, он увидел в неверном факельном свете темные капли, падающие из опущенного рукава на каменный пол.

— Желание и умение быть лучшим, — сказал Нильс. — Защищать то, во что верю. И, наконец, понимание того, что я совершил ошибку. Но ошибка — это не то, что должно ставить человека на колени! Каждый рано или поздно сделает неверный шаг и упадет с моста. Кто-то падает один, за другими летят сотни. Но если уж тебе повезло зацепиться, то глупо добровольно прыгать следом. Поэтому — да, Фенкель, я могу смотреть тебе в глаза. И могу сказать, что отнял у тебя лишь половину лица, а все остальное ты потерял сам. Зачем ты собирался жениться на девушке, которая ценит лишь внешнюю красоту? Зачем ты целый год питал свою ненависть к человеку, которого даже ни разу не видел? Ты совершил ошибки, Фенкель. Так прими их и иди дальше.

Кап, кап… Интересно, кровь так вся постепенно вытечет, или же рано или поздно свернется? Пуля, кажется, осталась в мышце. Как будто по кости скребет, от этого чувства выть хочется.

Тихо вскрикнув, Энрика покачнулась, взмахнула обеими руками. Поглядела на левую, будто не веря, и бросилась к выходу… Нет, не к выходу. Забежала Нильсу за спину и там остановилась.

Фенкель медленно пошел в сторону, опустив голову. Нильс поворачивался вслед за ним, не выпуская из виду. Вот стражник опустился на корточки, металл лязгнул по камню. Фенкель выпрямился, держа в руке «Desert Eagle».

— Фенкель… — начал было Нильс.

— Убирайтесь.

Сзади за левый рукав настойчиво потянула Энрика. Как ребенок — заболтавшуюся на рынке маму к лотку со сладостями.

— Фенкель, не сто́ит…

— Закрой рот, Альтерман. — Фенкель дышал часто, тяжело и страшно, произнося слова по одному за раз. — Ты. Дважды. Отобрал. Мою. Жизнь. Тогда. И. Сейчас. — И вдруг он закричал, срываясь на визг: — Хоть сейчас уйди от меня прочь! Оставь наедине с собой! Я не хочу больше о тебе думать!

Нильс отступил на шаг. «Я не хочу, чтобы ты был!» — вспомнились слова Теодора, родного брата.

Энрика потянула настойчивей.

— Уйдем, пожалуйста, — зашептала на ухо. Должно быть, на цыпочки встать пришлось.

Нильс не сказал больше ни слова. Каждый человек имеет право остаться один, если на то есть его воля. Шаг за шагом — фехтовальный зал позади. Дверь за спиной закрылась, и Нильс привалился к стене.

— Что с тобой? — спросила Энрика. — Ты ранен?

— Ага. — Нильс говорил с закрытыми глазами. — Ранен. Ты-то как?

Энрика чем-то зашуршала, видимо, проверяя, как она.

— Кажется, ничего… А что теперь? Уходим из замка?

— Вот они! — закричали из дальнего конца коридора. — Не стрелять! Попадете во фрау Маззарини!

Энрика вскрикнула. Нильс распахнул глаза, собранный, готовый к борьбе.

— Левый карман, — бросил он отрывисто. — Корона. Быстро.

Энрика сообразила моментально. Запустила руку в карман шинели, выдернула корону, нахлобучила на голову.

— Спиной ко мне. Держи за руку.

Нильс подавил крик, когда Энрика вцепилась в его правую руку. Левой, дрожащей от боли, коснулся камня на ее короне и повернул.

В последний миг раздался выстрел. Нильс так и не успел понять — не то кто-то из стражников догадался, что сейчас произойдет, и спустил курок, не то Фенкель совершил окончательный выбор.

Ледяной ветер ударил в лицо, немного взбодрив, а спина ощутила не каменную стену, но холодную, снежную.

— Нет! — застонала Энрика. — Опять холод, а я в платье!

— Не дергайся! — предупредил Нильс. — Отпусти руку, но не вздумай отходить!

Она отпустила руку, и боль чуть-чуть угасла. Вот вышла луна из-за тучи, высветив крохотный заснеженный уступ, на котором едва помещались двое. Испуганный возглас Энрики рухнул в пропасть и заметался там, умирая.

Нильс задрал голову одновременно с Энрикой. Вон он, край обрыва. Кажется, так близко, но не достать, не допрыгнуть.

— И что бы я тут делала с ножами?!

Жить бы захотела — сделала бы что-нибудь.

— Скоро они придут сюда, — сказал Нильс. — Надо быстрее. Разворачиваемся.