Случай, этот режиссер истории и судеб, подстроил встречу, которая произошла спустя много лет после того, как погас ночной костер возле охотничьего замка. Клиенты, которых Влк обработал накануне той встречи, давно уже были признаны невиновными и посмертно реабилитированы. Влк вполне логично рассчитывал обработать и тех, кто был виновен в ошибке, но испытал горькое разочарование: они как сквозь землю провалились, и никто, кроме разве что родственников погибших, их особенно не разыскивал. Во всем мире — о чем свидетельствовали и сообщения из-за рубежа — внезапно восторжествовала ханжеская сердобольность: об уголовных наказаниях говорилось теперь таким же тоном, как о венерических болезнях; какому-нибудь негодяю нужно было до смерти забить жену и детей цепом, а в округе по этому поводу должны были вспыхнуть волнения рабочих — лишь тогда его с горем пополам могли наградить конопляным галстуком. Случалось, Влк с Карличеком выходили на работу всего раз в квартал; если они и оставались до сих пор в штатном расписании, то исключительно благодаря поддержке тайных покровителей в аппаратах юстиции и безопасности. Но сколько так могло продолжаться? У них свежо было в памяти недавнее увольнение Альберта Пьерпойнта, который когда-то — в двадцать четыре года! — после кончины своего отца и дяди стал королевским палачом Великобритании. И хотя на его счету было 433 клиента и 17 клиенток (в том числе 27 военных преступников, которых он обслужил за один день), перед отставкой ему пришлось пройти через унизительное отречение от должности, предусмотренное новым указом об отмене высшей меры наказания. Горько было читать, как этот „улыбчивый джентльмен“, вынимавший изо рта сигару лишь во время Акций и свернувший шею отравителю восьми человек „кислотному убийце“ Джону Хейгу, вдруг начинает усердно причитать: „Смертная казнь никого не устрашает“, „Внутренний голос, голос свыше, когда-то повелевший мне выполнять эту работу, ныне говорит мне: довольно!“
Обо всем этом Влк размышлял в трамвае, который вез его к одному из самых верных друзей. Он не знал ни рода его занятий, ни его настоящего имени, но сам факт, что этот человек многие годы являлся в крюковую по особому пропуску, хотя и без особого поручения, свидетельствовал о высоте и прочности его положения. Среди принципов Влка был и такой: не пытаться узнать о том, что держалось в секрете; уже не один язык его рука заставила замолчать за то, что тот слишком много болтал. Для себя он решил — человек, которого все называют Доктором, работает секретарем у некоего влиятельного лица, а потому сам более влиятелен, чем оно, — ведь лица в ту пору сменяли одно другое, словно фигурки на часах ратуши, он же оставался на плаву. Дорогу к „вешалкам“ нередко протаптывали потенциальные некрофилы — кто по протекции, кто за взятки; Доктор показался Влку совсем другим с той самой минуты, когда впервые подошел к нему.
— Знаете, маэстро, — сказал он Влку, — я за прогресс и потому являюсь приверженцем чистой странгуляции. Петля Шимсы, на мой взгляд, имеет столь же принципиальное значение, как паровая машина — для развития транспорта. И все-таки ваш „триктрак“ прост и гениален, как само колесо!
Естественно, такая реплика не могла остаться без внимания. Каждое появление Доктора служило для клиентов гарантией, что ими займется лично Влк и что он обслужит их прежде, чем они поймут, что с ними происходит. Доктор не скупился на похвалы, и их взаимная симпатия углублялась. Шимса, спортсмен телом и душой, к счастью, понял, что „вешалка“ сродни футбольным воротам: нет ничего позорного в том, чтобы посидеть на скамейке запасных, если под первым номером выступает такая величина, как Влк, которому он вдобавок многим обязан…
Ведь именно Влк разглядел его когда-то в толпе безымянных подмастерьев, именно Влк бескорыстно принялся обучать Шимсу и совершенствовать его мастерство; он взялся за это с таким знанием дела, что толковый парень очень скоро вырос, как из детского пальтишка, из психологии примитивного палача (а он уже совсем было стал им, пока не встретил Влка) и развил свой интеллект до таких пределов, за которыми открывается глубокий духовный мир подлинного заплечных дел мастера, достойного этого звания. Шимса понял, что подвесить кого-то за шею может, лучше или хуже, практически каждый, кроме разве что нескольких интеллигентиков; настоящее же искусство — повесить так, чтобы в этой операции отразилась вся история человеческой культуры вплоть до эпохи научно-технической революции — иначе клиент имеет полное право поинтересоваться, почему бы его в наказание за содеянное, к примеру, просто не поджарить и не съесть.