Палачка

Наверху ее не было. Ни сейчас, ни раньше. Вокруг искрился снежный покров, смятый лишь его ногами. Решив, что она попросту опоздала и ждет его на другой стороне, он повернул назад и снова, уже в третий раз за сегодняшний день, пустился бегом изо всех сил. Спускаться еще труднее, чем лезть наверх, — он падали разгребал снег, как собака. Еще раз мимо турбазы. Еще раз наверх. Он до нитки вымок от пота и снега. Вот и сосна. Никого. Он задыхался и не мог ничего понять. Внезапно ему пришло в голову, что, пока он сдуру лез на ту сторону, она успела прийти сюда и, не найдя его, вернуться обратно. На турбазе завели проигрыватель, и пронзительные децибелы, словно пневмомолоток, разнесли в клочья торжественную тишину ночных гор. Он представил себе, как она печально сидит там в табачном дыму и грохоте и тоже не может понять, что случилось. Спотыкаясь на каждом шагу, он помчался вниз.

Открыв дверь в столовую, он поначалу не разобрал, что происходит, в какую игру они играют. Столы были отодвинуты к стенам, а посредине под оглушительный рев происходило какое-то дикое сражение пар. Рихард увидел Лизинку. Тот самый очкастый толстый кретин держал ее за талию и пытался сделать ей подножку. Он готов был уже ринуться на него, как в последнюю долю секунды его вдруг поразила самая страшная догадка: они танцевали. Рихард потерял сознание.

— Здорово! — сказал Альберт. Он сидел на другой кровати под скошенным потолком, грыз яблоко и не отрывался от Плутарха.

— Что? — слабо сказал Рихард. — Где?.. Сколько?..

— Ты вчера малость прибалдел на свежем воздухе, — сказал Альберт. Несмотря на полученное образование, он говорил на языке детских домов и подворотен: его ум подсказал, что работать под простачка — самый верняк в нынешние времена, когда интеллигентность попахивает тюрягой. — Здешний фельдшер вкатил тебе в задницу лошадиную дозу снотворного, ты потом чуть не полсуток дрых.

Соскочив с кровати, Рихард бросился к стулу, на котором лежала его одежда. Но из этого ничего не получилось: действие лекарства еще не прошло и он плавал в полусне, словно в невесомости. Движения не поспевали за мыслями, а вещи, до которых он хотел дотянуться, ускользали из рук.

— Что, не оклемался еще? — спросил Альберт, откладывая книгу. — Может, жрать хочешь? Так я притащу.

Этот красавчик с первой же минуты стал горбуну поперек горла — он и зубрить-то начал прежде всего для того, чтобы принизить Рихарда в глазах преподавателей. Правда, в одном он так и не смог его превзойти: тяжелая болезнь не отразилась на атлетическом облике Рихарда — наоборот, даже одухотворила его, и тут Альберту ничего не оставалось, как смириться с этим. Его неожиданное бескорыстие объяснялось желанием продлить минуты своего полного превосходства. Он единственный шестым чувством завзятого интригана понял, что обморок Рихарда — скорее душевного, чем физического свойства. Он хотел убедиться в этом наверняка, так как в противоборстве и соперничестве с Рихардом мог рассчитывать лишь на компромат.

Рихард, у которого еще все плыло перед глазами, вдруг замер. К нему стала возвращаться память.

— Она еще… — напряженно начал он, но сразу же поправился, ибо вместе с памятью к нему вернулась и скрытность: — Они сейчас на трассе?

— Нет, Самец и этот качок из ПУЧИЛа, — сказал Альберт, строго соблюдавший правила конспирации, — гоняют их по поляне — по радио пургу обещали. Мне-то кайф: Прок велел, чтоб я тут с тобой торчал. В общем, пока сиди спокойно и не дергайся, балдеж только в семь начнется!

Рихард не стал спорить. Он с первого же дня на дух не выносил этого урода и столь тщательно следил за внешностью главным образом для того, чтобы Альберт острее чувствовал свою неполноценность. Правда, в одном Альберту не было равных: даже горб не мог поколебать его непробиваемую самоуверенность — напротив, он таскал его с таким видом, будто именно горб придает ему особый вес.

Неожиданная покладистость Рихарда — не что иное, как попытка применить против Альберта его же собственное оружие — хитрость. Обостренное внимание загнанного в угол человека подсказало Рихарду, что именно Альберт может, с одной стороны, помешать его планам, а с другой — сообщить важную информацию.

— Кто этот парень? — произнес он как можно безразличнее.

— Какой? — спросил Альберт.

— Который с вами обедал, — сказал Рихард и прикрыл глаза, как бы от слабости; на самом же деле так он мог более внимательно наблюдать за ним.

— Ты не знаешь, — спросил Альберт, и на его лице промелькнуло что-то похожее на уважение, — Михала Дуйку?

— С какой стати, — презрительно сказал Рихард, — я должен его знать?

— С такой стати, — ответил Альберт, — что даже Прок его знает. Он поэт, говорят, у него сборник вы шел.

— Поэт?! — встрепенулся Рихард. — В жизни о таком не слышал!

— Чего ж тогда спрашиваешь? — насторожился Альберт.

— Просто я уже где-то видел эту лысину и пузо, — быстро сказал Рихард и прибавил, прямо-таки в стиле Альберта: — Так ты пожрать притащишь?