Палец. Отрезанный цензурой

Неделя тянулась долго и мучительно. Аркаша разглядывал серое московское небо, да экран телевизора. Изредка переключаясь на разговоры с Анной. Она была напугана его таким поведением, но терпела. Захочет – расскажет. А нет – переживет и забудет.

Однажды, когда по телевизору шел разговор о тот самом его любимом законе, он спросил у нее:

– А что если бы я сказал тебе что я гей?

– М… – чуть не прыснула Анна, – сказала бы что ты растешь.

– Нет серьезно! – не унимался Аркаша, – вот был бы у тебя мужик. Не я. Другой. С которым бы ты жила. И вдруг он говорит: Я гей.

– Что с тобой произошло? – забеспокоилась такой назойливостью Анна.

– Да не про себя я, – бесился Аркаша.

– Если бы это был не ты, то послала бы его на три буквы, – ответила ему Анна резко, – просто как-то очень сложно представить, что я люблю кого-то другого кроме тебя.

– Бывает же, – протянул Аркаша, – влюбятся, а он извращенцем становится.

– Не становится, – старательно объясняла Анна, – значит был, просто скрывал. Человек какой есть, такой и есть. Не меняется он.

– Жалко просто таких баб, – объяснил Аркаша.

– А че жалеть? Дуры! Че дур-то жалеть! – взбесилась Анна и вышла из комнаты.

Больше они на эту тему не говорили.