Палиндром

«Ну что можно сказать об этом, не побоюсь этого слова, человеке-глыбе Маккейне, чья неуёмная энергия не просто била через край, а прямо-таки зашкаливала, не давая ни секунды покоя всем вокруг и в тоже время зажигая энергией сердца людям. Что между тем совсем не противоречило тому, что он как был всю свою жизнь последовательным человеком, так и остался до конца таким верным избранной для себя линии поведения. А то, что в таких труднообъяснимых и ещё так до конца неосознанных и непонятых случаях всегда говорится. Нам только остаётся, как посетовать и развести в стороны руками, и признать невозможность современных орфографических средств воздать ему должное за всё то, что он сделал для современной политики.

И единственное, что может приблизить нас к пониманию этой великой личности, которая так внезапно покинула всех нас, так это то, что в этом своём, столь неожиданном для всех уходе, он был плоть от плоти весь сам.

Ну а каким он был на самом деле, то об этом мы, конечно, никогда не узнаем, но всё же, частично можем узнать, вспомнив характерность его поведения. Так он никогда и никого не ставил в известность по поводу своих дальнейших планов и действий, которые зачастую были на грани авантюры, и как результат этого, был для многих, а особенно для врагов, более чем, до нервных коликов, неожиданен. И его безвременный уход, так по-английски, из жизни, несмотря на то, что ему уже столько раз предрекали смерть его враги и злопыхатели, стал полнейшей неожиданностью даже для них.

Не хочется повторяться, но всё же скажу, нам будет недоставать этого, многим ставшим по настоящему близким человека. Правда, он сделал такой огромный задел на будущее, что эта нехватка ощутится ещё не скоро, лет этак…», – на этом месте Маккейн остановился, чтобы перевести дух от жалости к себе покойному и от злобы на этих гоняющихся за сенсациями писак; ну и заодно сделать глоток чего-нибудь укрепляющего его сознание.

И если насчёт того, чтобы перевести дух, у него это не вызвало больших затруднений, – стоит мне отлучиться на пять минут, как они уже спешат похоронить, – закипел от злости Маккейн, дергано отводя свой взгляд от газеты, – то вот насчёт всего остального, то тут на его пути встало препятствие в виде косящегося на него генерала Томпсона. А этот Томпсон и скрыть на своём лице ничего не может, и так открыто выказывает своё к нему любопытство, что Маккейна вновь начинает одолевать желание каким-нибудь образом досадить этому, до чего же любопытному генералу.

И он бы ему досадил, да вот только не успел, а всё потому, что у стола вдруг появился капитан Мирбус, и как сразу понял Маккейн по его внимательному к нему виду, то этот Мирбус крайне интересовался его реакцией на свою печатную смерть. – Не дождёшься, гад. – Заскрипел зубами Маккейн, бросив яростный взгляд на Мирбуса. Но тот только лыбится в ответ и, делая вид, что с утра газет не читает, обращается к Маккейну. – Судя по вашему виду, то новости с земли не столь утешительны, как вам хотелось бы.

– Я бы сказал, что новости неутешительны для моих врагов. – Искривившись в улыбке, проговорил Маккейн.

– И что же пишут? – спросил капитан, присаживаясь на стул, освободившийся по заблаговременной просьбе капитанской руки, похлопавшей по плечу какоё-то важное, но не важнее чем сам он, капитан, лицо.

– А вы как будто не знаете. – Резко ответил Маккейн, глядя на Мирбуса.

– Знаете, я всегда считал, что информацию лучше получать из первых рук. Вот поэтому я и спрашиваю вас. – А вот о чём Мирбус спрашивал Маккейна, он не стал уточнять, когда это итак было ясно. И Маккейн отлично это понял, правда, к чему вёлся весь этот разговор, он пока что не разобрался. – Отвечу вам словами Марка Твена. Слухи о моей смерти сильно преувеличены. – Сказал Маккейн, с самодовольным выражением лица откинувшись на спинку стула и, заложив на груди крест-накрест руки.

– Я очень рад, что вы так оптимистически насчёт себя настроены. – С каким-то прямо не дружественным подтекстом, который так и просачивался через тембр его голоса, сказал Мирбус. – И я честно вам скажу, – наклонившись в сторону Маккейна, чтобы быть более с ним конфиденциальным, а для всех остальных сидящих за столом неслышимым, тоном с намёком на откровенность, сказал Мирбус, – редко встретишь среди наших гостей людей морского склада ума. И только стоит им вступить на палубу корабля, как их сразу же начинает всё угнетать и нервировать, и они с этого момента только об одном и думают, как поскорее сойти с корабля на берег. Но вы, как я посмотрю, другой закалки человек, и готовы куда как на большее, чем только в полном бессилии выть в каюте. – И хотя эти слова Мирбуса были вполне достойны, они почему-то не вызвали в Маккейне воодушевления. А наоборот, заставили его в тревожном ощущении напрячься.

– И к чему вы это всё говорите? – спросил Мирбуса Маккейн.