Палома

Она приложила ко мне прелестное шелковое платье, каких я еще не видела в своей жизни, даже в магазине модистки на центральной улице Молеона. Черное, без рукавов, с расшитым золотой нитью подолом. Свободного покроя, «на подкладке из персикового шифона», как подчеркнула Колетт.

Она предложила мне раздеться, что я и сделала, смущенно покраснев. Колетт, рассмеявшись, натянула эту вещицу на меня через голову, а затем отступила на три шага и воскликнула:

– Вот это да!

Через пару минут она вернулась с парой золотистых кожаных туфель самого лучшего качества. Тут раздался бой часов, Гедеон принялся его передразнивать, и я, так и не поняв, который час, спустилась вниз вслед за Колетт. Туфли были мне велики, я двигалась в них с грацией слоненка и чувствовала себя странно, будто попала на маскарад.

Нас ждал роскошно накрытый стол – льняная скатерть, серебряные подсвечники, хрустальные графины, свечи, множество столовых приборов и супниц всех видов. Как разобраться во всем этом? Но Вера, в длинном атласном бежевом платье, держащая в руке мундштук того же цвета, уже поднимала бокал шампанского.

– За Розу, которая сегодня присоединяется к нам, – сказала она глубоким голосом. – Добро пожаловать.

Люпен и учительница доброжелательно кивнули, и мои губы впервые встретились с шампанским, начав танец, который, уж можешь мне верить, Лиз, под крышей этого дома больше не прекращался.

Начиная с этого момента мои воспоминания немного размыты. Кажется, Бернадетта приготовила для нас всевозможные деликатесы, Колетт развлекала нас, пародируя девушек из мастерской, а Гедеон комментировал ее выступление. Только одно я помню очень хорошо – свою речь. И огромный энтузиазм, с которым ее произносила.

– Дамы, – начала я, когда с десертом было покончено, – я хотела бы поблагодарить вас…

Я встала, чуть не потеряв равновесие, Люпен подхватил меня, Колетт улыбнулась – начиналось веселье.

– Я не пожелаю злоумышлять вашим костеприимством (тут я порадовалась своему богатому французскому словарному запасу), и я вам обещаем, что не задержимся здесь слишком часто, то есть слишком долго. Я…

– Роза, – остановила меня мадемуазель Тереза, чуть улыбаясь уголками губ. – Оставайся здесь столько, сколько захочешь. Мы тебе рады. Есть только одно условие: ты продолжишь работать.

Я кивнула, думая об Абуэле, – я помнила о ней всегда, даже когда была насквозь пропитана шампанским. Конечно, я продолжу работать. И через полгода вернусь к ней.

Колетт тихонько рассмеялась, хоть и была явно разочарована тем, что мне не дали продолжить. Пользуясь случаем, она наполнила мой бокал.

– Безделье – мать всех пороков, – добавила учительница, любившая читать лекции и за пределами класса.

Мадемуазель Вера закатила глаза и налила себе еще один бокал.

– Полагаю, все уже все поняли, Тереза, – обронила она между двумя кольцами дыма. Вера изо всех сил старалась вести себя сердечно по отношению к учительнице, но знаешь, Лиз, я никогда не видела таких грандиозных ссор, как в те годы, что провела с ними.

Люпен, который, к своему огорчению, часто был вынужден выступать в роли арбитра, счел момент подходящим, чтобы откупорить новую бутылку – в этом доме, как я вскоре поняла, это было лучшим ответом на все вопросы. Потом мы перешли в гостиную, Люпен играл на пианино, Колетт танцевала…

Одурманенная шампанским, я смогла продержать глаза открытыми в течение добрых пяти минут, прежде чем погрузиться в блаженный сон, населенный женщинами в широкополых шляпах, чувственными египтянками и болтливыми попугаями. Когда две сильные руки опустили меня на постель, я почувствовала себя так, словно вернулась из долгого путешествия.

На следующий день я проснулась с чугунной головой, меня тошнило, а в памяти не осталось ничего, кроме формулы, которую мне нашептала Колетт: «Здесь действуют три правила, Палома: никогда не влюбляться, никогда не уводить чужого мужчину и пить только марочное шампанское».

Из этих трех правил соблюдаться будет лишь одно.

21

Три женщины и Люпен жили среди растений, книг и подвязок для чулок. Мадемуазель Тереза вставала первой, готовилась к занятиям, проверяла диктанты. Мадемуазель Вера засиживалась до поздней ночи, склонившись над пишущей машинкой в клубах сигаретного дыма. Когда она куда-то отлучалась, я тут же вскакивала со стула, чтобы взглянуть на лист бумаги, заправленный под каретку, всегда один и тот же – безупречно белый, не считая цифры «1», расположенной по центру. Одинокая, прямая, как спичка, эта цифра, казалось, изо всех сил пыталась разжечь творческий потенциал старой девы.

Мадемуазели были совершенно не похожи друг на друга. Мадемуазель Вера была стройной, мадемуазель Тереза – пышной. Одна взбалмошная, другая серьезная. Сколько лет им могло быть? В мои пятнадцать, Лиз, все, кому за сорок, казались антиквариатом. Но мадемуазель Вера выглядела менее древней. Возможно, дело было в губной помаде, крашеных волосах или сигаретах, которые она все время курила.