Палома

С приближением весны ласточки в мастерской становились все оживленнее. Лишь Кармен, казалось, пребывала в таком же отчаянии, что и я. Бедная девушка была тенью себя прежней. Ее живот еще не успел вырасти, как Санчо к ней охладел.

Бригадир не переставал донимать меня. Я стала козлом отпущения, на котором он срывал злобу за свою никчемность. Я больше не могла этого выносить. Ни его, ни его сальных взглядов, ни его постоянных угроз в мой адрес. Он меня ненавидел. Терпеливо, притаившись в тени, он ждал, когда я оступлюсь. Как Альма в горах.

Так было до того дня, когда мой гнев принял новое обличье. До сих пор тихий, таящийся глубоко внутри, он неожиданно вырвался наружу.

В голове стоял гул швейных машин и упреков Санчо, которому, как обычно, все казалось слишком медленным. Кармен пришла в мастерскую с синяками на шее и заплывшим глазом. За шалью и рисовой пудрой было уже не спрятать катастрофу, которой обернулся ее брак. В тот вечер я, как всегда, положила на стол Санчо свою работу за день. И как всегда, он отбросил одну из моих пар под надуманным предлогом. Но на этот раз я вдруг представила, как бросаюсь на него и впиваюсь зубами в его толстую шею. Скажи он еще хоть слово, и я бы его убила.

Я вылетела из мастерской, даже не попрощавшись, Дон Кихот следовал за мной по пятам. Я бежала без остановки до самого дома мадемуазелей. Особняк выходил на большой парк, окруженный деревьями, вдоль которого текла река. Быстрый поток, журча, струился между камней. Чистая, минеральная вода прямиком с гор.

Одна среди деревьев, вспотевшая и растрепанная, я испустила долгий душераздирающий крик. Я выплеснула в нем всю свою ярость. Всю скорбь. Весь гнев на этот несправедливый, уродливый мир. Мои руки дрожали. Ради чего я все это терплю? Ради зарплаты, которая мне не нужна? Кто он такой, этот человек, чтобы приказывать мне? И, главное, кто я такая, если подчиняюсь ему?

Я кричала и кричала. От меня остался маленький лоскуток, обрывок хромой девчонки, ничтожной, одинокой, дикой, потерянной. Вокруг стояла тишина. Голые деревья, морозный воздух. Вдали виднелись заснеженные горы, словно отголосок пронзающей меня боли.

Неожиданно рядом со мной возник гигант с эбеновой кожей и бархатными глазами.

– Оставь меня, Люпен!

Он остановился. Подождал. Моя грудь вздымалась, мне не хватало воздуха, рыдания душили меня. Кулаки и зубы сжались, я была не властна над собой.

Шум крыльев, треск, звук сломанных веток. На берегу появилась цапля. Красивая, пепельная, длинноногая птица. С элегантной длинной шеей и оранжевым клювом. Она смотрела на воду, внимательно следя за карпами, которые изредка поднимались к поверхности, образуя рябь.

– Она не бросила тебя, – сказал Люпен.

Я вздрогнула. Прямой, в широком шерстяном пальто, руки в карманах, он смотрел на меня. Я опустила глаза, мне стало не по себе.

– Она здесь. Везде. В воде этой реки. В дуновении ветра на твоей коже. В терпении цапли, в беспечности рыбы. Она тебя не бросила.

Он подошел ко мне. Мое напряженное измученное тело противилось его присутствию.

– Не позволяй одному плохому дню убедить себя в том, что у тебя плохая жизнь, Палома.

Я раздраженно хмыкнула.

– Это все, что мне остается, да? Надежда? «Все будет хорошо, Палома», «Все образуется, Палома». Другим рассказывайте сказки! Я устала надеяться, что все будет хорошо! Без Альмы не может быть ничего хорошего. Без Абуэлы у меня нет корней. Меня больше никто нигде не ждет.

Я разрыдалась. Это была уже не просто тревога. Казалось, я больше не смогу сделать и шага.

– Надежда – это не вера в то, что все будет хорошо, – вздохнул он. – Это вера в то, что в жизни есть смысл.

Странная энергия исходила от его невероятной фигуры – магнетическая, почти осязаемая. Люпен, непобедимый великан.

– Поговори с ней. Она тут.

Я вздрогнула. По коже словно прошел электрический разряд. Вокруг меня теснились огромные вековые деревья. Их ветви тянулись к небу. Шелест листьев. Шум воды на скале. Меня трясло. Мне было страшно.

Люпен положил ладонь мне на сердце, я закрыла глаза. От его ладони исходило тепло, оно растекалось по телу до самых кончиков рук и ступней, сосредотачиваясь в моей больной ноге. Под моими опущенными веками блуждали желтые, оранжевые и лиловые огоньки. По рукам бежали мурашки. Тепло становилось все сильнее. Рука Люпена прикоснулась к моей голени. Он энергично растер ее. Словно смахнул пыль. Изо рта у него вырывались непонятные слова. А потом он начал петь – тихим низким голосом, который, казалось, исходил изнутри его, как из недр земли. Из его груди донесся низкий глубокий звук, долгая завораживающая вибрация. Широко открытыми глазами, как и тогда, в первый раз, Люпен смотрел сквозь меня. Могучая теплая сила окутала мое тело. Я почувствовала себя совсем крошечной. Несуществующей. Внезапно я превратилась в ничто. И мне стало хорошо.

По щеке скатилась слеза. Затем вторая. Потом с целым потоком слез хлынула глубокая печаль, засевшая где-то в груди, между ребрами. Это плакало мое тело.

Тишина. В ушах звенело.