Палома

Я всмотрелась в тонкие изысканные линии. Мягкие широкополые шляпы. Платья длиной до щиколотки. И эти огромные банты, подчеркивающие талию. Высокие, стройные песочные часы.

– Можно? – спросила я, указывая на его карандаш.

Рядом с его моделями я набросала контур сандалии на высокой платформе, украшенной крупным бантом.

Его лицо озарилось.

В течение двух часов мы сделали десятки эскизов. Я рисовала, он добавлял, я придумывала, он восхищался. Диор был щедрым, забавным, чувствительным и полным тайн. И он был решительно настроен включить наши эспадрильи в свой будущий показ. Следующую коллекцию он представляет 1 апреля. Модели будут сразу же пущены в продажу. Сумеем ли мы поставить ему по тысяче пар каждой из них к этому сроку? Его устроит та цена, которую мы назначим.

59

Как только машина отъехала, мастерская взорвалась нашими ликующими возгласами.

– Марлен Дитрих! – кричала Колетт в эйфории.

– Дефиле! – орала я вне себя от восторга.

Швеи забрались на столы, мы начали танцевать, Колетт откупоривала бутылки шампанского. Анжель и Жанетта все еще не могли поверить тому, что видели. Наши эспадрильи будут выходить под маркой Диора! Вскоре к нам присоединились мадемуазель Вера, Люпен и Бернадетта.

– Кр-р-ристиа-ан Дио-ор-р-р! – радостно вопил Гедеон.

В тот вечер мы выпили эквивалент годового производства дома Рюинар. Мастерская была наполнена смехом, танцами и всеобщим ликованием.

И лишь глубокой ночью Колетт сказала:

– Однако у нас всего три месяца…

Утомленные весельем, швеи продолжали улыбаться, развалившись в широких креслах.

– Дамы, – вздохнула я, – надеюсь, до прихода весны вы не рассчитываете на сон.

Следующим утром мы приступили к работе. Модели были сложные. Колетт делала образцы, а потом обучала остальных. От Диора мы ожидали поставки тканей и фирменных этикеток. Все было высочайшего качества, вплоть до лент из тонкого шелка, которые он планировал прислать нам из Парижа. Времени было в обрез, и ничего нельзя было оставлять на волю случая. Мы переходили в высшую лигу.

Следующие недели мы плели, шили, мерили, кроили. Сосредоточенные, полные решимости показать все, на что мы способны. Мне очень не хватало Дон Кихота – иногда казалось, что я сейчас увижу его, играющего с лентами. В проигрывателе на полной громкости крутились пластинки Биг Джо Тёрнера и Рут Браун. Люпен регулярно снабжал нас новинками из Соединенных Штатов. На протяжении этих трех месяцев в наших ушах не переставая пульсировал свинг, задавая ритм иглам, прокалывающим ткань.

Склад заполнялся кремовыми коробками с эспадрильями, бережно обернутыми в папиросную бумагу. Наши спины ломило, глаза слезились. Мадемуазель Вера сокрушалась, что теперь видит нас исключительно склонившимися над работой с иглами в руках.

– Остановитесь хоть на минутку, выпьем по бокалу!

– Им некогда, мадемуазель Вера! – одергивала ее Бернадетта. – И потом, мы же не хотим, чтобы они шили для месье Диора вкривь и вкось!

Кухарка из кожи вон лезла, каждый день готовя для нас пиперады, телячье рагу «ашоа» и баскские пироги.

– Не знаю, успеем ли мы закончить вовремя, – жаловалась Колетт, – но килограмм по десять к апрелю наберем точно!

Бернадетта не желала ничего слушать.

– Ешь, дурочка! Пока толстый сохнет – худой сдохнет.

И она включала музыку погромче, чтобы взбодрить нас и разогнать неизбежную апатию, которая наваливалась на нас после ее пантагрюэлевских обедов.

Без музыки мы бы ни за что не уложились в сроки. Люпен решил познакомить нас с новым музыкальным течением, захватившим уже всю Америку: с рок-н-роллом.

– Рокенроль? – переспросила я, не переставая удивляться широте его познаний.

– Некоторые говорят, что это музыка дьявола. Но вот увидишь, скоро никто не сможет жить без нее.

Он опустил иглу на пластинку. Зазвучало пианино Луиса Джордана в сопровождении трубы и ударных. По мастерской прокатился странный свинг с оттенком джаза и соула. Музыка была просто завораживающей. Я вспомнила то неудержимое желание танцевать, которое вызвал у меня чарльстон, когда я услышала его впервые. Казино в Биаррице. Цифра пять, рулетка и фишки, которые однажды утром у Герреро Анри положил мне на стол.

Его лицо по-прежнему хранилось в каждом уголке моей памяти.

60

Середина февраля. С онемевшими от холода руками, укутавшись в шарфы и натянув толстые шерстяные носки, мы упорно продолжали шить. Швеи как будто не дышали. Не произносили ни слова. Брови нахмурены. Лица сосредоточены. Под музыку из постоянно включенного проигрывателя мы уже проделали титаническую работу. У нас все получалось, потому что мы не знали, что это невозможно. Вот как можно описать обстановку в нашей мастерской в ту зиму.

– Осталось всего шесть недель, – заметила Колетт как-то вечером.

Ее лицо осунулось от усталости, но волнение придавало ее глазам особый блеск.

– Если будем продолжать в том же темпе, у нас все получится, – ответила я скорее оптимистично, чем уверенно.

Колетт кивнула.

Вдруг дверь распахнулась, и в мастерскую влетела красная, запыхавшаяся Бернадетта.