Память, что зовется империей

КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС 22.00-6.00 – ИЗ-ЗА УЧАСТИВШИХСЯ МАССОВЫХ БЕСПОРЯДКОВ СОЛНЕЧНЫЕ ВВОДЯТ КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС В СЛЕДУЮЩИХ ПРОВИНЦИЯХ: ЮЖНЫЙ ЦЕНТР, БЕЛЛТАУН-ОДИН, БЕЛЛТАУН-ТРИ […]

Официальное сообщение по облачной привязке и новостным трансляциям от 251.3.11

* * *

[…] в свете текущих обстоятельств Тейкскалаанская империя требует нового посла со станции Лсел. Конец сообщения.

Дипломатическая нота, доставленная курьером на «Кровавой Жатве Возвышения» правительству станции Лсел

Не считая стерильной чистоты, операционная Пять Портик ничем не напоминала палаты из белой пластмассы, которые Махит помнила по Лселу. Здесь находился стол из полированной стали на регулируемой платформе, окруженный лесом мобильных манипуляторов и сложных фиксаторов. Снимая пиджак, Махит чувствовала себя как во сне, совершенно нереально. Рубашку она оставила – вместе с тайнами Лсела, все еще приклеенными к ребрам. Пять Портик, похоже, было все равно; она быстро уложила Махит на стол ничком и закрепила голову в клетке из смягченных прутьев и ремешков. Какой-то абсурд. Она позволяет незнакомке вырвать из головы имаго-аппарат в каморке какого-то жилкомплекса на другой планете. Сама на это согласилась – и не раз.

«Искандр, – подумала она в последней отчаянной попытке достучаться, – прости меня. Мне жаль – пожалуйста, вернись…»

Все еще молчание. Ничего, кроме пробежавшего по рукам до кончиков пальцев мерцания от нервного повреждения.

Пять Портик подошла с иглой, на кончике налилась капля анестетика. Диафрагма в искусственном глазе разверзлась, объектив выдвинулся вперед; казалось, в предплечье Махит уколол не шприц, а раскаленное лазерное сердце этого глаза.

Голова закружилась. Ладони Пять Портик легли на ее руки. Она чувствовала, как ее кости упирались в сталь. Лазерный глаз расширился еще больше – она ощутила на себе его жар – неужели она будет резать глазом…

* * *

Пустота. Медленный распад, отмотка назад – и снова все пошло в правильном порядке, воспоминание о смыкающейся тьме, падение, а затем он очнулся в недрожащей плоти, легко и медленно втянул в горло каплю кислорода – первое облегчение, головокружительное и глубокое облегчение, он дышит, невероятная радость от того, что легкие наполняются воздухом, когда воздух не поступал вот уже…

(Он был на полу, задыхался на полу, ворс ковра под щекой, а теперь щека на чем-то холодном.)

Дыхание, еще замедленнее, из-за наркотиков.

(…не его щека, легкие слишком маленькие, тело – узкое и хрупкое от молодости и усталости в равной степени, и был ли он вообще когда-нибудь настолько молодым – десятки лет назад, – другое тело, новое маленькое «я», он же умер, разве нет, – значит, умер и стал имаго, в новом теле…)

Его рот издавал плачущие, абсурдные звуки. Он никак не мог понять почему.

Не важно. Он дышал. Он погрузился обратно во тьму.

* * *

На станции Лсел рассвет происходит четыре раза за двадцать четыре часа. Рассвет на его руках (без морщин, с подстриженными ногтями), лежащих на закаленной серой стали, холодной. Пальцы покалывает от адреналина, словно иголками. Напротив – Дарц Тарац (откуда-то издалека – голос, незнакомый: этот Дарц Тарац какой-то невероятно молодой, больше похож на человека, чем тот живой труп, каким его запомнил кто-то другой), с серьезным лицом под тронутыми проседью тугими кудрями, говорит:

– Мы пошлем вас в Тейкскалаан, господин Агавн, если вы согласны.

Он говорит <как он это помнит> (как сказала и она):

– Я хочу. Я всегда…

И налетает яркая страсть, голое постыдное вожделение того, что не принадлежит ему по праву. Тогда он это почувствовал впервые?

(Конечно, нет. И она – не впервые.)

– Вас отправляют не из-за вашего желания, – говорит Дарц Тарац. – Хотя, возможно, благодаря этому империя будет пережевывать вас дольше и не сплюнет нам обратно сразу же. Нам нужно влияние в Тейкскалаане, господин Агавн. Нам нужно, чтобы вы забрались как можно выше и стали там незаменимы.

– Стану, – говорит он со всей самоуверенностью молодости и только потом спрашивает: – Почему сейчас?

Дарц Тарац придвигает через стальной стол звездную карту. Мелкая и точная, и Искандр знает эти звезды: это звезды его детства. На краю карты – череда черных точек, отмеченных координат. Мест, где что-то произошло.