Память, что зовется империей

Что, если вся эта боль зря, если имаго-аппарат пострадал не от саботажа, а из-за самой Махит, и сбой – в ее нервах, и она напрасно просила Пять Портик ее вскрыть…

<Махит>, – сказал Искандр. Внутренний голос был необычным, двойным. Прерывистым. Но был.

Позвоночник окоченел в ужасной дуге, которую она не могла ослабить. «Мы не умрем, если только ты не заставишь нас умереть», – ответила она тому голосу и сама пыталась в это поверить.

Ужалила игла – в этот раз ягодицу. «Пять Портик, – подумала Махит, – это Пять Портик пытается меня стабилизировать».

Плоская тьма проглотила ее, словно удар грома. Облегчение.

Интерлюдия

Разум – как звездная карта наоборот: скопление воспоминаний, условных рефлексов и прошлых поступков, скрепленное сетью электричества и эндокринных сигналов, сведенное до единой подвижной точки сознания. Два разума вместе взятых хранят огромную карту прошлого и настоящего, гораздо большую спроецированную карту будущих, – но два разума вместе взятых, как бы они ни были близки, переплетены, имеют и собственную картографию, чужую друг для друга. Теперь приглядимся к Дарцу Тарацу и Декакель Ончу, бывшим друзьям, многолетним коллегам, усомнившимся в мотивах друг друга: вот они встречаются в тихом уединении личной спальной капсулы Ончу. Их подвернутые колени почти соприкасаются. Звукоизоляция включена.

Внимательно приглядимся к точкам, где их картографии вселенной не совпадают.

Ончу принесла Тарацу свои доклады об огромных кораблях из трех колес, что движутся по станционному космосу и пожирают станционные корабли и пилотов; принесла и свой фриссон перекошенного гравитацией страха, вызванного ее имаго-линией в реакции на непознаваемое. Ей пришлось переступить через себя, чтобы признаться во всем Тарацу, но Шахтеры и Пилоты – давние союзники: две вершины правительства Лсела, что отсылают мужчин и женщин в черноту вне металлического корпуса станции.

Она не ожидает того, что принес в ответ Тарац: вот уже почти два последних десятилетия он знал об этих вторжениях – по слухам, намекам и замятым сообщениям. Знал – и вел тайную карту, и создал сеть шпионов и информаторов, чтобы эту карту пополнять. Капитан, прибывший к Ончу, затем заглянул в кабинет Дарца Тараца.

Ончу злится. Но это бесполезная злость – нет времени ее раздувать, ведь Тарац продолжает, изливает признания, словно сбрасывает камень с плеч после многочасового подъема: среди созвездия его планов на Искандра Агавна, столько лет назад отправленного на службу в Тейкскалаан, был и план подготовки к альянсу, чтобы, когда настанет время, уговорить одну империю – такую же человеческую, как станционники, но намного ненасытнее – броситься с раскрытой пастью в зев империи куда больше и куда чужеродней. Чтобы там эту империю и сожрали – точно так же, как она сама пожирала столь многих и столь долго.

– Ты делаешь из нас наживку, – говорит Декакель Ончу. – Стычка между Тейкскалааном и этими пришельцами случится прямо у нас по соседству…

– Не наживку, – отвечает Дарц Тарац. – Я делаю из нас то, что империи, которая постоянно угрожает нас поглотить, ценнее сохранить в нынешнем виде. Стычка случится не здесь: флот пройдет через наши Врата Анхамемата и все остальные врата, где видели те корабли, туда, откуда являются инопланетяне.

Ончу воображает себе образ мышления Тараца: должно быть, он видит в Тейкскалаане волну, что-то такое, что нахлынет и отступит, оставив океан прежним. Однажды она видела океан. Видела, что делает прилив с береговой линией.

Тарац же думает не о волнах. Он думает о тяжести: о том, что он изо всех сил давит на весы галактики, сдвигая равновесие всего чуть-чуть. Не более, чем сдвинет один человек, который отправится в Тейкскалаан и полюбит его всем сердцем и разумом, и соблазнит так же, как соблазнился сам: и тем самым приведет к гибели.

– Чего ты хочешь? – спрашивает Ончу в тишине своей капсулы.

– Конца, – говорит Дарц Тарац, уже немало постаревший, пока без конца налегал на весы. – Конца империй. Чтобы неостановимая сила столкнулась с несдвигаемым объектом и сломалась.

Ончу шипит сквозь зубы.

Глава 17