Память, что зовется империей

Где-то в расщелинах замерцала версия, которую она знала. И все-таки чувствовала Махит себя так, будто в нее кто-то влез, будто она отяжелела от незнакомого ментального веса кого-то другого, кого-то еще живее ее, повидавшего больше, знавшего Тейкскалаан лучше, – беспомощно и внезапно она подумала о том, как себя почувствует девяностопроцентный клон, если в его десятилетнюю голову разом втиснется весь Шесть Путь, и ощутила сочувственную боль.

Чувства Искандра – как тяжелого веса, так и ярких лохмотьев – отступили. Возможно, так они извинялись.

Махит набралась смелости, приготовилась к неизбежным физическим последствиям и открыла глаза. Со светом тут же всплеснулась головная боль, как она и ожидала, но ее не стошнило, не охватила очередная судорога, не пошли тут же визуальные искажения. Могло быть и хуже.

Она лежала на бирюзовом диване – прямо как тот, что стоял у Пять Портик в гостиной. Ткань под щекой оказалась обивкой. Может, у Пять Портик есть целый гарнитур из бирюзовой мебели. Может, купила все вместе на распродаже. В последний раз Махит просыпалась после операции на мозге в медцентре Лсела, в стерильной и уютной серебряно-серой палате. Теперь же все было… иначе.

<Весьма>, – сказал Искандр саркастично. Махит усмехнулась – и уже вот это было больно.

Осторожно, с таким ощущением, будто все ее тело иссушило в вакууме, она села. В поле зрения не было ни Пять Портик, ни Три Саргасс, ни Двенадцать Азалии. Так что она не стала торопиться перед тошнотворным процессом сползания с дивана и пути к единственной двери на виду. Ребра стянуло, когда она попыталась вздохнуть полной грудью, – а, это же спортивный бандаж, все еще вокруг ложных ребер, как и до начала операции.

Из-за чего только не проникаешься доверием к другим: Махит была невероятно благодарна Пять Портик за то, что та сделала не больше, чем просили. Только оплаченное надругательство, большое спасибо: письмо от Дарца Тараца все еще на месте, а теперь, с помощью Искандра, она сможет его прочесть.

Если остальные ждут за дверью, пока она проснется – и наверняка гадают, проснется ли вообще, – то лучшего момента для расшифровки не найти, сейчас, пока она одна.

Одна, но не одинока, и так теперь будет до конца жизни.

<Мы привыкнем, – сказал Искандр. – Раньше уже привыкали>.

«А потом ты взял и исчез, – сказала Махит. – Ладно. Показывай, как это читать, если можешь».

Она подняла рубашку и развернула повязку. Послание сморщилось после того, как она на нем каталась по столу, приняло форму ребер, но все еще оставалось целым и совершенно читаемым – не считая абзаца внизу, зашифрованного не ее книжным кодом.

«Тут сказано, ты знаешь ключ. Или знал пятнадцать лет назад».

<Знаю до сих пор, – ответил Искандр, и она знала, что накатившее облегчение он ощутил с той же силой, что и она. – Его мне втайне передал Дарц Тарац сразу перед тем, как я сел на транспортник до Города. Если это его шифр, то послание мог написать только он один>.

«Показывай», – сказала Махит.

И Искандр показал.

Разделять с имаго один навык – это как раскрыть в себе неожиданный и огромный талант; словно она села на станции за задачку по орбитальной математике и вдруг осознала, что изучала математику десятилетиями, что знает все правильные формулы как свои пять пальцев; или словно ее пригласили на танец в нулевой гравитации – а она автоматически знает, как почувствует себя тело, как надо двигаться в пространстве. Шифр был математическим – должно быть, это предпочтение Дарца Тараца, ведь Махит знала, что Искандру пришлось заучивать матрицу, необходимую для генерации одноразового ключа. Она радовалась, что ей учить ничего не пришлось, – только чувствовать, как та раскрывалась внутри, словно распускающийся цветок.

<На бумаге будет проще, – сказал Искандр, – и с карандашом>.

Махит рассмеялась – тихо, опасливо, от смеха все еще болели горло и голова. Она подняла руку к затылку. Там был бинт, скрывавший разрез. На ощупь она предположила, что рана где-то длиной с ее большой палец, и попыталась представить, как выглядит шрам. Затем – все еще аккуратно – оттолкнулась, встала на ноги и поплелась туда, где мог быть пишущий прибор. Пять Портик – противница системы, возможно, у нее в столе найдутся и настоящие ручки, а не только голографические манипуляторы для инфокарт.

Ручек не было, зато на стопке механических чертежей лежал карандаш. Махит не стала их пролистывать – Пять Портик не сняла с нее рубашку, а она не собирается подглядывать в чужие бумаги, – но даже беглого взгляда на верхний чертеж хватило, чтобы узнать схему руки-протеза.

«И зачем человеку ехать в такую даль ради протеза?»

<Это Тейкскалаан, – сказал Искандр, – неврологические исправления – не единственные нечестные добавки к телу>.

Она пожалела, что не различает, то ли он говорит с сухим сарказмом, то ли искренне выражает мнение, – но вот это как раз было ожидаемо. Путаница была обычным делом с каждым Искандром – с первого же мига, как он оказался у нее в голове еще на Лселе.