Память, что зовется империей

Ваш друг с опаской пишет на тему заключений,

Границ, демаркаций, кромок ножей,

Но вспоминает о вас, жертве одиночества,

И шлет в знак преданности двенадцать цветов.

Поэзия. Не самая лучшая поэзия, но это в первую очередь казалось аллюзией, со смыслом в духе «твою же мать, эзуазуакат блеск-ножа засадила тебя в свою тюрьму, чем я могу помочь?»

Без подписи.

Не то чтобы подпись нужна. Махит отправила всего три послания, и ни министр науки, ни множество мелких бюрократов из министерства информации не ответят таким откровенным шифром. Это Двенадцать Азалия, и он наверняка был искренен в своем желании помочь со спасением, если понадобится, и в то же время развлекался вовсю. Зашифрованные сообщения! Анонимные весточки наперекор границам ведомств! А Махит-то думала, что это она сверх меры любит жанровые традиции политических интриг в тейкскалаанской литературе.

Сверх меры ли, когда человек в этих традициях живет – когда это его собственная культура? Да, решила она. Точно сверх меры, когда воспроизводишь традиции только ради традиций. Но тейкскалаанцам такая мысль и в голову не придет.

Двенадцать Азалию никто не взрывал и даже не пытался. Может, его подруга и в больнице, а новый опасный политический знакомый пишет из аристократического плена, но он-то по-прежнему вправе вести себя так, будто сошел со страниц «Красных бутонов для Тридцать Ленты» или какой-нибудь дворцовой мелодрамы.

Она черкнула пару строк в ответ, решив, что хотя бы не будет хуже него в стихосложении – а то и лучше: «Заключенья свои я сама избираю / Ищу же лишь испрошенного: вестей». Запечатав инфокарту, тоже не потрудилась подписываться. Хоть кто-то здесь должен получать удовольствие; пусть это будет хотя бы Двенадцать Азалия, сколько получится.

Второй стик не был анонимным ни в одном отношении. Сделан из прозрачного стекла, не считая электронных внутренностей, и запечатан темно-зеленым сургучом с печатью в виде белого глифа – солнечное колесо министерства науки. Стоило открыть, как перед ней развернулось элегантное и снисходительное письмо: Десять Перл поздравляет с назначением послом и выражает дежурные сожаления из-за прискорбной кончины Искандра – настолько дежурные, что Махит мигом поняла: он их скопировал из руководства по прикладной риторике, может, даже того самого, по которому она сама училась писать. Махит испытала очень тейкскалаанский момент – уязвленные чувства из-за чужого недостатка усердия в аллюзиях, – а потом очень личный момент удовлетворения из-за того, что успешно разыграла темную варварку, которая старательно копирует грамотных граждан, но получается у нее разве что неуклюжее и жалости достойное подражание.

Под завершение Десять Перл говорил, что, конечно, с удовольствием встретится с лселским послом лично – возможно, на будущем императорском банкете.

Значит, публичная встреча. В чем-то так безопаснее; если Десять Перл считал, что его подозревают в убийстве Искандра, то встреча с преемником Искандра на людях сгладит все клеветнические обвинения в попытках сходным же образом избавиться от этого самого преемника. Какие могут быть тайные убийства иностранных сановников на глазах у всего двора! Решение надежное для репутации Десять Перла (и здоровья самой Махит, если в смерти Искандра правда виновен он), но еще и политическое: это продемонстрирует каждому, что между Лселом и министерством науки нет каких-либо обид.

Что ж. Махит все равно уже сказала, что будет на банкете. При нынешних темпах – что такое лишняя политическая угроза? А если она уговорит Десять Перла на вторую, более откровенную встречу после всех публичных расшаркиваний и улыбок, которые ему явно нужны в этот раз, тем лучше. Его сообщение она отложила в сторону и обратилась к последнему письму. (Последнему, до какого пока могла добраться, – в апартаментах инфокарт-стики наверняка громоздятся ужасными сугробами несделанной работы.)

Последний стик тоже был анонимным серым пластиком – но помеченный красным символом на черном звездном поле. Межпланетное послание, каким-то образом перенаправленное через ее собственный офис во Дворце-Восток до офиса эзуазуаката во Дворце-Север. Не впервые Махит гадала, не следит ли за ней сам Город, и снова вспомнила переливающийся рост ограничивающих стен на плазе Центр-Девять. Затем надломила стик и сразу совершенно позабыла о Городе.

Сообщение не пролилось голографическим светом в виде тейкскалаанских идеографов. В стике свернулась машинописная лента из полупрозрачного пластика, и, когда Махит вытащила ее и растянула, чтобы прочесть, символы оказались алфавитными – из ее собственного алфавита. Сообщение со станции Лсел.