Память – это ты

Мы оба улыбнулись, понимая, что это способ деликатно обозначить замкнутость Хлои. Точнее, непроницаемость. Но я-то сумел пробить ее броню. И потому чувствовал такую ответственность за нее. Ведь какой бы сильной она ни была, я знал, что без меня она обречена на одинокую или, в лучшем случае, бессодержательную и банальную жизнь. А с ней это совершенно не вязалось. Она была чувствительной, страстной, она была мечтательницей… Но в то же время судьба наградила ее железной волей и вложила в руки оружие.

– Думаешь, она вернется когда-нибудь?

– Не знаю… Я давно уже не пытаюсь разгадать ее. В любом случае ты не можешь сидеть здесь и ждать. – Матиас подошел к обшарпанному комоду, открыл верхний ящик и достал мятый лист бумаги. – Она велела мне все записать и сохранить, чтобы не забыть.

– Что это?

– Приказ. Тебе. Сказала отдать, если придешь. Считай, это ее последняя воля. – Он протянул листок мне.

Я прочел короткую записку: “Это конечная. Ты добрался туда, куда никто не добирается. Теперь выполни свое обещание и возвращайся домой”.

И я вернулся.

27. Короткое прощание

Барселона, две недели спустя

Я сидел в больнице. В холле, полном детей. Не придумал ничего лучше, чем спрятаться в педиатрическом отделении. Оттуда было удобно наблюдать за палатой Лолин.

Проблема была в том, что я не люблю детей. Слишком честные. И непредсказуемые, как мяч, с которым играл какой-то мальчик и от которого матери уворачивались, как по волшебству, не отрывая глаз от журналов.

Нужно ли мне попрощаться с Лолин или лучше уехать, ничего не говоря? Я уже неделю был в городе и не осмеливался даже подойти к ее дому, не зная, как поступить. Позвонить в дверь и сказать “привет”? Я трусил и потому решил спрятаться – нацепить пальто и кепку, не сбривать пышную бороду. Лолин со своим огромным животом, не узнавая меня, проходила мимо. Я всегда дожидался ее на углу напротив дома, как нищий. Опыт у меня был, притворяться не стоило труда. Потом шел за ней следом. Лицо у Лолин осунулось. За несколько месяцев у нее как будто украли десять лет жизни. Хотя у нее украли намного больше. Я понимал, что должен поговорить с ней. Я знал по опыту, что такое ежедневная пытка неопределенностью. Но в последний момент всегда отступал и оттого мучился все сильнее.

Однажды, когда я уже привычно тенью шел за Лолин, она вдруг скорчилась от боли, держась за живот. Прохожие бросились к ней. Я затерялся в толпе. Все хотели помочь, какая-то женщина побежала звонить в “скорую”. У Лолин отошли воды. Ребенок рвался наружу. Ребенок Полито.

Я пошел домой, переоделся, чтобы не выглядеть как бродяга, взял кое-что и отправился в больницу Сант-Пау. Я знал, что Лолин повезут туда, потому что она там работала.

Пусть у меня недоставало храбрости встретиться с ней лицом к лицу, но я не мог уехать, не взглянув хотя бы издали на ребенка Полито. Я должен был убедиться, что все хорошо.

Мяч снова приземлился у моих ног, и я легонько пнул его. Кто-то потянул меня за брючину, требуя внимания.

– Ты гитайист? – Девочка лет трех-четырех показала на мою гитару.

Я взял гитару с собой, не мог оставить. А еще коробку из-под обуви – туда уместились имевшиеся у меня ценности. Это было все, что я хотел забрать из старой жизни в новую. Больше ничего. Я улыбнулся девочке:

– Ну да. То есть сейчас уже нет, но раньше был гитаристом.

– Яньше? Когда?

– Давно.

– Вчея?

– Нет, еще раньше.

– Тогда зачем тебе гитая?

– Анита, оставь сеньора в покое.

– Все в порядке. – Я взглянул на мать и снова обратился к девочке: – Я взял гитару, чтобы ей не было одиноко.

– Ей одной стьяшно?

– Да… думаю, да.

– И мне… – сказала девочка, смущаясь.

– Ничего. Мне тоже, – шепнул я.

– Тебе?! – удивилась девочка. – Ты же взьослый!

– Сказать секрет? (Девочка нетерпеливо кивнула.) Чем старше человек, тем страшнее быть одному.

– А ты один?

– Нет, но скоро останусь один.

– Тогда не оставайся один, – сказала девочка с неумолимой логикой своих четырех лет.

Я уже готов был изменить мнение о детях, но в этот момент мяч, до тех пор пролетавший мимо, угодил малышке в голову, и она завопила так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Виновник? Довольно смеющийся трехлетний бандит.

– Хуанито, немедленно попроси прощения! – приказала мать, но чертенок только шире улыбнулся и замотал головой. – Хуанито Серрат! Или ты сейчас же попросишь у девочки прощения, или…

Увидев, что мать сворачивает в трубочку журнал, который секунду назад читала, он подошел к девочке и с неохотой слюняво чмокнул ее в щеку. Девочка еще хныкала, но матери уже опять уткнулись в свои журналы. Не прошло и пяти секунд, как мяч снова стал летать по холлу. А мы все-таки были в больнице, хотя и в детском отделении! Мяч летал туда и сюда, раздражая меня все сильнее. Он уже двадцать раз попал мне по ногам. Хватит. Я поймал мяч и, не в силах больше сдерживаться, заорал:

– Мальчик, надоел уже со своим мячом!

Я хотел отбросить его подальше, но попал в дверной косяк, мяч отскочил от пола, потом от столика и наконец улетел в окно.